Байки бывалого хирурга

Десять лет Петрович как проклятый проработал на санавиации. Десять лет он летал в самые отдаленные районы региона. Сотни часов в воздухе, проведенных в самолете и вертолете, а уж сколько человеческих жизней они спасли – и не счесть. Чаще других специалистов летали хирурги и анестезиологи. Петрович, искренне восхищаясь работой хирургов, и сам подумывал стать одним из них. Все мечтал, что вот восстановится в институте, закончит его. После отучится в интернатуре на хирурга и вернется назад в ставшую родной санавиацию. Но мечты всегда расходятся с делом. Разошлись они и у Петровича. Так и трубил он на ней дальше фельдшером.

А тут СССР стал трещать по швам. Все реже и реже стали вылетать по санзаданию: стали сказываться перебои с топливом и финансированием. Чувствовал Петрович, что бесславный конец санавиации не за горами. А когда вместо двух вертолетов остался только один: второй кому-то продали, а старенький самолет АН-2 перестали латать и поставили на прикол, то и совсем приуныл, тем более что усиленно муссировались слухи, что ставку фельдшера в санавиации ликвидируют – нерентабельной стала. Еще и слово-то какое подобрали: «нерентабельный». Вроде научное слово, а веет от него ледяным холодом и неминуемым увольнением. Вот наступил и тот день, когда Петрович совершил свой последний полет. О нем наш рассказ.

В то памятное лето, последнее лето советского государства, стояла нестерпимая жара. Вроде и июнь на дворе, а печет так, словно в Ливийской пустыне в сентябре. Там, как известно, в 1922 году в сентябре месяце зафиксирована самая высокая температура на Земле – 57,7 градусов по Цельсию. А Петровичу казалось, что сейчас у них на Дальнем Востоке в июне даже выше, чем тогда в Африке. Воздух густой и липкий, словно жидкий кисель, и, главное, очень душно: вентилятор, включенный на полную мощность, не справляется со своей задачей. Еле-еле гоняет загустевшую воздушную массу по сравнительно огромному кабинету. И окно настежь распахнуто, и входная дверь открыта, чтоб сквозняк получился, а все равно душно и мокро.

Петрович снял с себя белый халат и повесил его на вешалку, а вешалку прицепил в оконном проеме, чтоб сох. И теперь вот сидел под вентилятором в одной лишь мокрой майке белого цвета и белых штанах от медицинского костюма. Пот нещадно застилал глаза, легкие с трудом справлялись с дыханием. Отжав в очередной раз носовой платок, Петрович обреченно вздохнул и задумался: стоит глотнуть холодной минералки из холодильника или перетерпеть? Пить хочется, но чем больше пьешь, тем больше потеешь. Вся минералка через пять минут выступает в виде пота на кожном покрове. Такая вот вокруг душегубка.

Из философских раздумий его вырвал телефонный звонок. Маргарита Сергеевна – дежурный диспетчер санавиации, вышла на минутку к подружкам в лабораторию полчаса назад. Пришлось Боткину идти принимать звонок. Кряхтя и тихо матерясь, Петрович оторвался от стула и шаркающей походкой достиг телефона.

Звонила фельдшер амбулатории одного из отдаленных северных районов. Крайне взволнованным голосом сообщила, что в соседнем стойбище оленеводов у бригадира Пети Слепцова, похоже, прободная язва. Нужна срочная операция.

– Четкая триада Мондора, – уверенно закончила призыв о помощи девушка, – и сама же ее расшифровала: язвенный анамнез, кинжальная боль, «доскообразный» живот.

– Блестяще, – похвалил ее Петрович, имея привычку изображать из себя матерого хирурга, когда собеседник его не видит, а общаются они исключительно при помощи телефона. – А вы уверены, что живот у него именно «доскообразный»?

– А какой же еще? – удивились на том конце провода.

– А вы раньше встречали прободную язву? – продолжал ее пытать фельдшер санитарной авиации.

– Нет, но я много про нее читала, – в голосе фельдшера амбулатории почувствовалось легкое замешательство, – и что там может быть еще, если у него живот не продавить, и он стонет.

– Допустим, – не унимался Петрович, – а откуда вам известно, что у него язвенная болезнь? Кстати, язва чего: двенадцатиперстной кишки или желудка?

– Двенадцатиперстной кишки, – ожила девушка, – к нам же зимой врачи прилетали и делали эндоскопию. У Слепцова нашли именно язву двенадцатиперстной кишки. Назначили лечение, оставили кучу таблеток. Он к ним и не притронулся, а лечился по-своему – чагой, настоянной на спирту.

– Долечился, стало быть, – подвел итог Петрович и промокнул взмокшее лицо висевшим на стуле казенным вафельным полотенцем.

– Доктор, а к чему такие подробности? Мне кажется, что зря теряем время. Больному только хуже делается. Я его пока по Тейлору лечу, но без операции не обойтись.

– По Тейлору?! – удивился Петрович, польщенный, что его назвали «доктором».

– Да, я установила ему в желудок зонд, постоянно откачиваю шприцем Жане содержимое и колю антибиотики. Но у меня только пенициллин есть. А что? Разве не так надо поступить до вашего прилета?

– Какие там на периферии фельдшера продвинутые, – подумал Петрович, а вслух произнес, – а рентгена у вас там, конечно, нет?