Байки из мавзолея. Роман в анекдотах

— У меня шесть аппаратов без остановки работают, — пожаловался Цюрупа, — а они за раз все выхлестывают.

— Моих барышень совсем замордовали, — поддержал соратника Свердлов. — Они такой эксплуатации не выдерживают. Капитализм какой-то. Грозятся, что назад уйдут. Там легче.

— А товар? Вы бы посмотрели — что несут? — подхватил Троцкий. — Хлам и рухлядь! Ни продать, ни заложить! Никакого навара!

— А что же вы молчали?

— Так думали — деньга идет! — наперебой высказались революционеры.

— Понятно! — подвел итог Владимир Ильич. — Какие будут предложения?

— Гнать надо всех в три шеи! — возбудился матрос-партизан.

— Нельзя, — охладил его Троцкий. — Дохода не будет.

— Может ввести норму потребления? — предложил Цюрупа.

— Так придется следить за каждым, — заметил Дзержинский.

— Здесь есть мысль! — одобрил Владимир Ильич. — Контроль! Контроль и учет! Непременно так!

— А кого в контролеры? — подал голос Семашко.

— Рабочих и крестьян! Пусть тайно наблюдают и записывают увиденное.

— Верно! Верно! — поддержали все.

— Надо подобрать достойных людей, — подытожил Владимир Ильич. — Это будет наша рабоче-крестьянская инспекция.

— Рабкрин, — подсказал Троцкий.

— Что?

— Сокращенно от рабоче-крестьянской инспекции, — пояснил тот.

— Не надо примазываться к чужой работе, — осек его Владимир Ильич. — Мы и без вас решим, как сократить.

Троцкий промолчал.

Савва Морозов

Финансовая помощь революционерам пришла неожиданно и откуда не ждали.

Владимир Ильич часто сетовал супруге:

— Эх, Энгельса своего нам не хватает!

Вообще-то они сильно надеялись на Кобу, но от того посылки приходили редко и нерегулярно.

А вот у Маркса финансовых проблем не было. Его друг и напарник Фридрих Энгельс владел заводом, имел прибавочную стоимость, которой и делился с товарищем.

Прелюбопытнейшая у них сложилась парочка!..

Оба они были основоположниками марксизма. Оба верили в свою революционную теорию преобразования мира. Оба призывали к революции.

А представьте, что бы было, если бы она свершилась прямо при их жизни. Не стало бы ни капитализма, ни капиталистов. У Энгельса отняли бы завод, и он остался бы без средств к существованию.

И Маркс со своей многочисленной родней лишился бы куска хлеба. Ведь он умел только писать. И делал это так медленно, что гонорара, например, за «Капитал» ему хватало только на сигары, которые он выкуривал, как он сам признавался, во время написания.

Спрашивается, зачем же развивать подобную теорию? Зачем рубить сук, на котором так удобно пристроился?

Мотивы садо-мазо слышатся в этой революционной симфонии.

Если бы основоположники марксизма парились в одной бане, то Карл Маркс, безусловно, хлестал бы друга веником. А Фридрих Энгельс все бы подставлялся, подставлялся…

Пока Владимир Ильич разрабатывал модель революции в отдельно взятой стране, Надежда Константиновна неуклонно искала: писала письма, вела переговоры.

И однажды она привела в дом незнакомого мужчину.

— Знакомься, Володя! — сказала она. — Савва Морозов.

— Очень приятно, товарищ Морозов, — проговорил Владимир Ильич.

— Вообще-то я не товарищ, — смутился тот.

— Это известный капиталист. Владелец мануфактур, — со значением сообщила Надежда Константиновна. — Как Энгельс.

— Хм! А я, батенька, журналист!

Владимир Ильич слегка сощурился, заложил большие пальцы рук за жилетку и покачался — взад-вперед — на носках и пятках. Любой бы догадался, что перед ним никакой не журналист, а фигура поважнее и позначительнее.

— И что же вас, батенька, привело в центр борьбы рабочего класса? — благодушно осведомился Владимир Ильич.

— Хочу в ней поучаствовать. Лично!

— И каким же образом?

— Действуя по вашей теории слабого звена.

— Ну-ка, ну-ка! — поощрил его Владимир Ильич.

— Мы вступили в империализм — высшую стадию капитализма, канун революции.

— Верно!

— И старый мир будет рваться в слабом звене.

— Архиверно!

— А страна эта — Россия!

— Правильно!

— Но и в стране может быть свое слабое звено.

— Предположим.

— Мои мануфактуры и есть это слабое звено!

— В чем же их слабость? Нет прибыли? Задавили конкуренты?

— Прибыль хороша. И конкурентов близко не видно.

— Так в чем же дело?

— Рабочих жалко. Эксплуатирую их бессовестным образом.

— Прибавьте зарплату. Сократите рабочий день.

— Не могу. Разорюсь.

— И что же вы решили сделать?

— Хочу отдать мануфактуру рабочим. Ввести их прямо в коммунизм. Как завещал Маркс. Без бурь, революций и потрясений.

— Это поразительно неверно. Это политическая близорукость.

— Почему? — опешил Морозов.

— Это же элементарно, батенька. Получив в свои руки средства производства, рабочие перестанут быть рабочими. Они превратятся в капиталистов, перестанут трудиться, уповая на прибыль. Их пролетарское сознание начнет смердеть и разлагаться. И мы вместо приближения светлого будущего всего человечества, будем его отодвигать, превращать в несбыточную мечту.

— Я думал о счастье рабочего человека, — растерялся Морозов.

— И заблуждались, глубоко заблуждались.

— Так ведь сам Маркс говорил о рабочем классе.

— Верно. О классе! А не об отдельном рабочем.

— В чем же разница?