Байки с Лубянки

Следователь ехидно улыбается:

— Нашкодили и уже забыли? Клиент мотает головой:

— Ничего не шкодил…

— Память хреновая? — поднимает бровь опер. — Ну что, будем лечиться от склероза! Мое лечение безотказное. — Стальным взглядом уперся в переносицу клиента, перешел на суровый тон: — Гарантирую: через три минуты память у тебя прорежется.

— Ни в коей мере, потому как преступлений не совершал, — хорохорится клиент.

— Неужели? — удивляется опер.

— Исключительно так.

— Ну, любезный, не будем время попусту терять, а то первая минута кончается, а мне перед преступниками конфузится не хочется. Осталось всего две минутки-с, да! — Приоткрыл дверь, гаркнул: — Клава, тащи лекарство!

Клиент в недоумении, мысли в голове как шальные: «Что еще за лекарство?!»

И вдруг в комнату входит уборщица и с грохотом бросает у печки вязанку поленьев.

Как увидел клиент дрова, плохо ему стало. Вспомнил того, что с фингалом за дверью, водички попросил… Короче, разговор начал сам, без предисловий. Только промямлил:

— Прошу вас, дайте бумагу с ручкой…

Во всех своих каверзах покаялся и обещал впредь не шалить.

И слово сдержал.

А тот, что с фингалом, когда закрылась дверь, стер синюю краску под глазом да по делам своим чекистским пошел. Знал он, что вызывают человека нехорошего, да пошутить над ним решил.

Впечатление было таким сильным, что тем клиентом КГБ никогда впредь не занимался.

К непокрытой голове руку не прикладывай

Много лет назад мой приятель — пограничный журналист — вылетал в командировку на Дальний Восток. Край с суровым климатом и невероятно снежной зимой. Впечатлений была масса, но одно оставило неизгладимое впечатление.

Вот что рассказал приятель, вернувшись в Москву.

— Приехал я на заставу. Морозы жуткие, за сорок градусов. Сугробы выше крыш. Тропинки буквально пробиты сквозь сугробы, образуя глубокие туннели без крыш. Словно лабиринт в Древнем Риме. Хожу я по этому лабиринту и вижу, как все грамотно, логично. Вот тропинка в казарму. Вот в столовую. Вот в сторону границы.

Но одна какая-то странная. Она идет от казармы к окну одного из бараков. «Что за тропинка? — думаю. — Почему к окну, а не к дверям?»

И вдруг топает наряд. Четко, в ногу. Идут они по этому лабиринту и сворачивают на ту самую загадочную. Хрум, хрум по снегу. И прямо к окну. Старший наряда дает команду: «Смирно!» А сам подходит к окну и стучит в форточку.

Отдергивается занавеска, и в окне появляется всклокоченная мужская голова. Увидела голова наряд и нырь за занавеску. А через пару секунд та же голова, но в зеленой фуражке.

Явно офицер. Открывает он форточку и зычно провозглашает:

— Приказываю выступить на защиту государственной границы Союза Советских Социалистических Республик!

А разводящий не менее зычно:

— Есть выступить на защиту государственной границы!

Все — развод состоялся. Повернулся наряд и двинул, как обещал, по своему назначению.

А голова? А голова сбросила зеленую фуражку и снова на бок. Зима, однако, морозная… Даже медведи в берлогах спят.

Не рубите, мужики, не губите…

Есть на Большой Лубянке дом номер четырнадцать. Сейчас там банк. А раньше здесь размещалось столичное управление КГБ. А еще раньше… Да что там только не размещалось. Сначала там был особняк генерал-губернатора Ростопчина. Во время войны 1812 года там останавливался адъютант Наполеона Лористон, которого завоеватель направлял к Кутузову просить перемирия.

Но дело не в них. А о дереве. Корявом, нелепом, что растет за оградой около парадного входа. Якобы это дерево посадил Наполеон в память покорения древней столицы русских.

В семидесятых годах прошлого столетия пошла мода на голубые ели. Красивые деревья, торжественные. Сажали их и у Кремлевской стены, и в кремлевской больнице, и на дачах партийных боссов и торговых работников, — одним словом, сажали где надо и где не надо.

Дошла очередь и до старинного дворика управления КГБ, что на Большой Лубянке. За дело ретиво взялся наш хозяйственник. Захотелось и ему еловой красоты. Да вот незадача — растет какая-то коряга, вид портит, место занимает. Настоящее излишество, от которого хозяйственнику страстно захотелось избавиться.

Ну, тогда вопросы решали хирургически даже в отношении людей: есть человек — есть проблема, нет человека — еще лучше. А что касается деревьев, тут и статью сочинять не надо, а нужна двуручная пила да рабочая сила.

* * *

Пришла эта самая рабсила в количестве двух малотрезвых мужиков в телогрейках, щелкнули они грязными ногтями по зубьям двуручной пилы, плюнули на ладони и приступили к делу.

Дерево оказалось неподатливым, словно оно из металла. Пила визжит, гнется, вот-вот сломается.

Мужики матерятся на весь двор, еще больше стараются, дело хоть и медленно, со скрипом, но стало продвигаться.

Вдруг за оградой истошный крик, будто кого кастрируют. Глянули, а за ажурной кованой оградой прохожий при шляпе и галстуке беснуется. И кричит, и руками машет:

— Варвары! Невежды! — и уже на высокую ограду пытается влезть. — Не рубите, мужики! Не рубите и не губите… Ах, злодеи!