Байки служивых людей

— ...Да, всю жизнь в Публичной библиотеке имени Салтыкова-Щедрина. Кстати, она вполне могла бы носить имя Сталина. Говорят, что, когда Иосиф Виссарионович узнал, что библиотека «безыменная», он выразил недоумение. А недоумение вождя — это, знаете ли, оч-чень скверно. От недоумения до выводов всего один шаг. А уж выводы-то известно каковы могут быть... Вождь нахмурил брови, пыхнул трубкой... собравшиеся замерли. Но тут кто-то из подхалимов затеял лизнуть... предложил назвать Публичку именем «нашего дорогого товарища Сталина». Идея, разумеется, всем показалась грандиозной. Но великий вождь снова пыхнул трубкой, расправил брови и возразил: «Пачиму Сталина? Есть и другие харошии писатели. Салтыков-Щедрин, например».

Виталий Моисеевич отхлебнул остывшего жиденького чая и продолжил:

— За это Иосифу Виссарионовичу спасибо. Хотя за все остальное... Библиотека в те годы огромные потери понесла. Огромные! Чего стоит один только «Синайский кодекс». Это же древнейший библейский памятник — четвертый век! Бог мой, четвертый век! До того как «Кодекс» попал к нам, он долгое время хранился в монастыре святой Екатерины на горе Синай. А нынче хранится в библиотеке Британского музея. Для нас это невосполнимая потеря. Да, продали «Синайский кодекс» британцам за сто тысяч фунтов стерлингов. Советскому Союзу требовалась валюта. Валюта, знаете ли... Англичане собрали деньги по подписке и в 1933 году купили у советского правительства эту бесценную рукопись. Так-то вот, сударь... Вообще, с партийными и номенклатурными работниками у Библиотеки отношения весьма непростые...

— Вы, Виталий Моисеевич, хотите сказать: у персонала...

— Да нет же, голубчик... У Библиотеки! Библиотека наша — живой организм... Это ведь не здания, не люди и даже не книги. Это разум, воплощенный в камне и в бумаге, но он живет своей жизнью, дышит, любит, негодует... Я с ней часто разговариваю.

— С кем — с ней? — спросил я, глядя в блестящие молодые глаза старика.

— Ну ясен перец, с кем... с Библиотекой.

Возможно, старикан все-таки с приветом, подумал я осторожно. Многие увлекающиеся люди несколько неадекватно реагируют на предмет своего увлечения. Я знавал одного офицера спецназа, который почти боготворил АКМ. Тогда это меня почему-то не удивляло.

— ...Я разговариваю с ней.

— И она... отвечает?

— Разумеется. Вы бывали в нашей Библиотеке?

— Бывал, — ответил я и вспомнил, как однажды попал на экскурсию в старый книжный фонд, в знаменитый «круглый зал» хранилища. Казалось... — казалось ли? — но купол его был наполнен энергией... Не знаю, как это назвать... В нем, бесспорно, происходило нечто... Какое-то движение... Вихрь. Шелест. Шепот'

— Да, — кивнул головой Хилькевич. — Да, вы правильно поняли.

А ведь я не сказал ничего, кроме: «бывал».

— Вы правильно поняли. Но все гораздо сложнее... Боюсь, я не смогу вам этого передать... Она ведь не всякий день разговаривает. И не со всеми. Но коли она вас приняла... вы услышите голоса. Да, вы обязательно услышите голоса. Вы знаете, как скрипят по вечерам старинные шкафы в отделе рукописей? О, как они скрипят!.. Молчаливые днем, они пробуждаются к вечеру. А уж ночью! Ночью их музыка бывает порой невыносима. «Жизнь есть трагедия, ура!» — воскликнул незадолго перед смертью великий Бетховен... Невидимый ночной дирижер взмахивает палочкой: жизнь есть трагедия, ура!

Хилькевич замолчал, посмотрел в сырую тьму за окном и спустя несколько секунд сказал:

— Особенно сильно шкафы скрипели в одну из осенних ночей... Когда я вплотную приблизился к разгадке десятой главы «Евгения Онегина».

— А что, вы думаете, есть десятая глава?

— А вы думаете иначе? — быстро спросил он.

Я смешался, промолчал.

— Я даже знаю, где она лежит, — добавил книжный червь.

— Виталий Моисеевич! Вы понимаете, что...

— Я все, молодой человек, понимаю.. Еще не время. Шкафы в ту ночь скрипели на все лады. Кажется, они даже двигались... Впрочем, не знаю. Не уверен. Но я понял, где она лежит. Шкафы бушевали... о, как они бушевали!

— И? — воскликнул я, когда Хилькевич замолчал.

— И я потерял сознание. И понял — еще не время.

Потом мы сидели молча. Я не знал, как относиться к сказанному старым снайпером-книжником. Мистика, чертовщина... Я не знал, как относиться к сказанному, но я уже верил.

— А нуте-с, сударь, еще чайку поставим, — сказал Хилькевич. Вспыхнул газ под древним чайником. Языки голубого пламени ударили в медное дно.

— Библиотека жива и настроена к нам, книжным червям, вполне благожелательно. Потерялась книжка — так попроси Библиотеку, она отдаст.

— Как же вы ее просите?

— О, здесь у каждого своя метода... Всяк ищет «потеряшек» по-своему. Но общий-то способ известен и не нов. К ножке стула привязывают веревочку, дергают и произносят: «Черт, черт, поиграй и обратно отдай».

— Виталий Моисеевич! Да вы смеетесь надо мной.