Байки служивых людей

Подумайте сами: все мы везем в Ирландию водку. Но все ли могут ее до Ирландии довезти? Конечно же нет — вот ведь она, родимая, рядом, в сумочке! Доедет она до далекого берега или нет — неизвестно! Может, летёха засечет, может, в шторм разобьется, может, «аборигены» сопрут... Да и потом неизвестно, что с ней будет, если она и доедет! Кто поручится, что ее удастся продать? Никто!!! А значит, и беречь ее нечего.

Руководствуясь этими нехитрыми расчетами, наши «сундуки» сначала выпили всю водку, которую везли они. Потом обратились за поддержкой к нам — матросам. Но те из нас, кто сумел сохранить столь бесценный продукт для продажи, совершенно естественно рассчитывали на неплохую прибыль в твердой валюте. Поэтому, после недолгих пререканий, было решено — особо жаждущие покупают у особо запасливых водку по той цене, которую последние предполагают за нее получить. Дело, как говорится, добровольное. В результате водка в оркестре продавалась по таким охренительным ценам, что даже самый забубённый спекулянт с Некрасовского рынка покраснел бы и объявил протест. Рекордом стала продажа тубистом Кирилловым «малька». Он умудрился толкнуть его трубачу Куманькову за пять ирландских фунтов. То есть, по тогдашнему «коммерческому» курсу: за 120 советских рублей, следовательно, за сумму, равную месячному окладу главного корабельного старшины сверхсрочной службы Куманькова. К слову, оклад матроса Кириллова составлял 7 рублей в месяц. На него можно было купить две пол-литры, что Игорек, кстати, и сделал. Под эту самую водку и разворачивалась горячая схватка «в стельки»* посреди бушующего океана вообще и оркестрового кубрика в частности. Я, пожалуй, не стану описывать подробности этой игры. Скажу только, что тот же самый тубист Кириллов, как и многие «водочные короли» Атлантического океана, совершенно напрасно садился за этот проклятый стол.

* «Стельки» — карты.

* * *

Приближаясь к вожделенной Ирландии, мы с интересом узнавали все больше об этой стране и с ужасом о том, что может нам помешать в ней побывать.

Оказалось, что наличие на борту какого-либо инфекционного больного вполне способно закрыть нам дорогу в порт и мы можем проболтаться на рейде все отведенное для визита время. Выяснилось это, разумеется, потому, что на нашем борту был такой больной. И именно из оркестра.

Весь экипаж с ненавистью поглядывал на нас, вышагивающих на восьмой вертолетной палубе в концертном дефиле. Чем ближе была заветная бухта, тем яростней становились эти взгляды, вокруг корабельного лазарета сгущались тучи, врача бесконечно мучили вопросами о здоровье его единственного пациента:

— Ну че, просрался там этот... музыкант?

Да, как ни прискорбно, наш маленький Ленечка Несвист действительно сильно «срался». Процесс этот у него был, к сожалению, перманентным, и конца-края ему не было видно. Судовой врач ехидно вывесил на дверь его бокса табличку со страшной надписью: «Подозрение на дизентерию». И хотя весь оркестр питался одним и тем же и (да чего там!) прекрасно знал, с чего так несет Ленчика — все мы мысленно расстались с солнечной Ирландией.

Дело было в том, что в экваториальных широтах нам почему-то стали выдавать консервированный сливовый сок. А Леня был сам не свой от всего, что было сделано из слив или хотя бы отдаленно напоминало сливы. Заботливая Ленина мама положила ему с собой пару килограммчиков чернослива, несколько пакетиков изюма (который Ленчик тоже очень любил) и пару баночек сгущенного молока без сахара. Сначала все это лежало пустым грузом — Леню поташнивало, знаете ли. Но как только море стало поспокойнее, Ленчик тут же принялся опустошать запасы.

Он разводил водой из-под крана молоко в немытой кружке, например с остатками вчерашнего киселя, запускал наугад руку в свой мешок и, зачерпнув оттуда горсть чего-нибудь, отправлял все вместе в рот. Все это он проделывал в перерывах между приемами пищи, то есть ходил вместе со всеми на камбуз и трескал там за милую душу борщи, котлеты, гуляш и прочие яства, созданные щедрым кулинарным гением нашего кока. Понятное дело — Ленчика стало слегка «слабить» от такой диеты. Он не внял намекам своего бедного желудка. Его стало просто нести. Потом — ужасно нести. А потом его, стонущего, прямо в гальюне засекла наша медслужба.

И все-таки стоило нашему «Перекопу» отдать якорь на рейде, в кубрике тут же возник Ленчик. И так-то худой, теперь он почти просвечивал. Казалось, что роба ему так велика, что вот-вот соскользнет с остреньких плеч. На лице его блуждала голодная улыбка, под глазом наливался синевой свежий фингал.

— Зашел на камбуз, а мне там врезали... за что-то... — пискнул он.

Мы смотрели на него молча. Палыч бросил на меня недоуменный взгляд:

— Твой подчиненный? Скажи мне, кто твой подчиненный, и я скажу тебе, на кого он похож... Вылитый глист!

— Похож, — согласился я.

— Воспитанник Глист! — гаркнул Лысый. — На «баночку» ша-агом марш!

И воспитанник Глист отправился нести боевую вахту. А мы стали готовиться к завтрашнему сходу на империалистический берег.

* * *