Бахмутский шлях

— Ну что ты пристал? Две, две… А куда они будут годиться? Воробьев в саду пугать?

— Да она ж вон какая длинная. А еще ручку приделаешь — совсем огромная будет. Под полой и не спрячешь. На виду будешь ее носить, что ли?

Митька посмотрел на трубку, прикинул, как будет выглядеть в готовом виде, согласился.

— Пожалуй, верно…

— А две как раз хорошие будут, — продолжал я.

— Да ладно тебе, не тарахти, — оборвал меня Митька: ему было обидно, что нельзя сделать поджигалку с таким длинным стволом. — А распилить чем?

Распилить действительно было нечем. Зубилом разрубить — не годится, трубка сплющится. А у нее и без того оба конца подпорчены. Нужна пилка. Но где ее взять?

Мы перерыли все металлическое старье, которое валялось у нас в сарае, весь инструмент, какой был у Митькиного отца, — нигде не нашли даже заржавленного куска пилки. Попробовали обыкновенной ножовкой — ничего не получилось, сломали два зуба, бросили. Оставалось одно — попросить у Гришаки, у того наверняка есть. Но как просить, вдруг заинтересуется, для чего нам пилка? Дело другое — обыкновенная пила, сказал, распилить доску, и все. А тут железо, может догадаться.

— Надо у Дундука выменять на голубей, — сказал Митька.

— На голубей? — удивился я, что Митька, который за голубя готов был отдать собственную голову, теперь соглашался променять его на пилку.

— А что? — спросил он. — Голубем, брат, коменданта не убьешь, а их все равно фрицы поедят: ведь не будешь все время держать голубей взаперти, — и добавил: — Думаешь, я ему хорошего дам? У меня там дикарь есть, подсунем ему…

Но и здесь была трудность: как помириться с Федей? Можно было всем этим пренебречь и пойти к ним как ни в чем не бывало, если бы не Гришака: ведь он теперь сотский, староста на сто дворов, и ясно, что обязанности свои будет выполнять добросовестно. Не хотелось попадаться ему на глаза. Но делать нечего, и мы решили, что я должен напустить на себя совсем безобидный вид и пойти к Гришакиным попросить у бабки Марины немного соды, будто для мамы. Тем более, что после драки с Дундуком бабка приходила к нам и ничего не вспоминала. Вполне возможно, что они все уже и забыли. А просьба дать соды не вызовет никаких подозрений: раньше соседи часто брали взаймы друг у друга то соли, то соды, то спичек, и в этом не было ничего особенного. Заодно попробую выманить на улицу Федю.

5

В Гришакином дворе раздавался стук молотков о железо, словно в кузнице. Из-за сарая шел голубой дымок. Я направился прямо туда. В сарае похрюкивали свиньи, которых Гришака пригнал откуда-то перед вступлением итальянцев. Бабка сначала говорила, что они были бродячие, ходили по полю, и он их пожалел. Когда же пошли слухи, что «бродячих» коров и свиней будут отбирать, она стала утверждать, что свиньи куплены у пастухов, которые гнали стадо на восток, А люди говорили, что Гришака просто украл их на совхозной ферме.

Дверь в сарай была открыта, я невольно бросил туда взгляд и вдруг увидел лошадь. Я так удивился, что приблизился к двери. На меня смотрели добрые, умные глаза большого жеребенка с белой продольной полоской на лбу.

Большой лохматый пес, заметив меня, лениво, не вылезая из конуры, залаял. Из-за сарая тотчас же выскочил Ваня-горбун, брат Гришаки. Он был на год старше нашего Лешки, но, бросив года три тому назад школу, так и остался «недорослем». Федя Дундук и то был умнее его.

— Чиво тебе надо? — спросил он, важничая и выпирая вперед и без того выпяченную, как у утки зоб, горбатую грудь. У Вани совсем не было шеи, его дынеобразная голова сидела прямо на плечах. Несмотря на свое уродство, он был очень гордый и важный. А к тому же ужасно хитрый и жадный. Ключи от всех кладовок, погреба, сундуков и ящиков комода хранились у него. Деньгами и продуктами в доме распоряжался он. Его власть признавали все: и мать — бабка Марина, и старший брат Гришака, и средний брат Николай, который был мобилизован в первый же день войны в Красную Армию, о чем бабка Марина до сих пор очень жалеет. Смирилась с такой ролью деверя и невестка — жена Гришаки. А Федя Дундук просто боготворил своего дядю Ваню. Николай, когда был дома, стесняясь перед товарищами, сводил все к шутке: «Наш завхоз», — говорил он улыбаясь. «Эй, завхоз, достань-ка там яблока!» — «Какой хитрый! Яблока захотел!» — серьезно отвечал Ваня, не выговаривая буквы «к». Николай смеялся, и на этом обычно дело кончалось. По-видимому, все в доме находили, что роль Вани выгодна: во всякое время в любой просьбе можно было отказать человеку, свалив на несговорчивость «завхоза», который с гордостью выполнял должность козла отпущения.

— Ну, чиво? — повторил Ваня.

Я оторопел и не находил слов.

— Так… — сказал я наконец. — К бабушке.

— Давай, давай, держи! — крикнул Гришака, и горбун скрылся за углом сарая.

Я вслед за ним прошел туда же.

На большой наковальне лежал раскаленный толстый прут, Ваня держал его кузнечными щипцами, а Гришака бил по нему большим молотком. Искры и окалина разлетались в стороны.

— Так, хорош! — сказал Гришака, и Ваня опустил прут в ведро с водой.

Вода зашипела, пар вырвался из ведра.