Баку - 1501

- Ну, как там?

- Ты был так близко к богу, помолился бы и за нас заодно! Слыша позади себя голоса, но не обращая на них внимания, Исмаил шел к рынку. Позволив испросившим у него разрешения взобраться на башню, он вступил на рынок. Впереди государя-победителя торопился базарный смотритель, громко возвещая о нем и пробивая ему дорогу. Смотритель расталкивал в стороны непомерно увлекшихся торгами, прокладывал шаху путь к "прилавкам". На низких широких топчанах, установленных вдоль правой стены, группами стояли белые и черные невольницы. У одних на голове были простые накидки, у других - абы из прозрачной ткани, похожие на круглую чадру. У большинства предназначенных к продаже черных невольниц на талии были повязаны красные шелковые передники. Тела их блестели, как у вырезанных из ценного эбена и покрытых лаком идолов. Казалось, искусный мастер-ювелир до блеска отшлифовал наждачной бумагой черный агат. У негритянок были тонкие, но крепко сбитые тела, торчком стояли груди. Молодой государь и сопровождавшая его свита в изумлении смотрели на этих удивительных, воспламеняющих и ум, и тело черных красавиц. Шедшие позади шепотом, чтобы не услышал государь, перешучивались. Как белые, так и чернокожие девушки, в большинстве своем стояли, опустив глаза. Но попадались изредка и такие, что, уставившись лучистым зазывающим взглядом на красивых мужчин-покупателей, кокетливо поигрывали плечами.

На шеях и ногах чернокожих рабов, стоявших на топчанах слева и прямо от образовавшегося прохода, была надеты тяжелые деревянные колодки. Ноги и руки их сковывали тонкие, но крепкие цепи. У статных рабов-нубийцев при каждом движении перекатывались под кожей мышцы. Государь, спустившись с башни-минарета, опустил на лицо вуаль и теперь проходя по рядам рынка, не мог спокойно смотреть на этих несчастных. Поэт читал по глазам и позам этих обездоленных, выставленных, как скот, на продажу людей весь испытываемый ими стыд, унижение, ощущал их тоску и гнев. Он выбрал десять рабов, страдавших, казалось, особенно тяжело. Следовавший за ним казначей, кланяясь государю при каждой покупке, расплачивался с неприятно скалившимися при получении денег арабскими купцами. Приложив лист тугра к спине шедшего рядом с ним помощника, битикчибаши тут же писал указы об освобождении. В одно мгновение салават[70] смотрителя, его громкие восхваления государю, отпускающему на волю купленных им рабов, разнеслись по всей площади. Давно уже завсегдатаи рынка оставили торговлю и во все глаза наблюдали за государем, явившимся, чтобы выполнить данный обет купить и освободить рабов. С рук и ног освобожденных рабов снимались цепи, и десять счастливцев, все еще не верящих в свою удачу, благодарно смотрели то на трепетавший в их руках указ об освобождении, то на молодого человека с вуалью на лице, даровавшего им свободу. Затем все десять рабов, как подкошенные, одновременно повалились к ногам своего освободителя. А смотритель громко провозглашал: "Шах Исмаил ибн-Шейх Султан Гейдар ибн-Шейх Джунейд... в честь появления на свет наследника престола принца Тахмасиба освобождает рабов. Помолимся во здравие принца..."

Шах Исмаил всю жизнь будет помнить, до самой смерти не забудет он той тоски, что стояла в глазах красавиц и статных юношей, выстроенных в ряд для продажи. Для его поэтического сердца это было тяжелее, чем переживания какого-либо иного государя по поводу самого большого поражения. На мгновение он взглянул на только что вошедшего в дверь раба-нубийца: "С того дня он не покинул моего дворца, не ушел от меня. Девять освобожденных рабов ушли, а этот остался со мной, - подумал он. - Такой преданности я не видел ни от одного из моих приближенных, и даже не жду ее".

Шах все еще предавался воспоминаниям, изредка окидывая взглядом собравшихся: Рагим-бек по тайному, непонятному для других знаку раба-нубийца поднялся с места и, поклонившись государю, вышел в переднюю комнату. В это время служанки внесли и поставили перед каждым ароматное кюкю из челемира[71].

Рагим-бека ожидал церемониймейстер.

- Купец Гаджи Салман завтра, после утреннего намаза, поднимет свой караван. Он пойдет в сторону кяфиров - нечестивцев. Святыня мира велел чтобы Гаджи проводили к нему, когда бы он ни пришел.

- А где Гаджи?

- Как и велел святыня мира, в тайной шахской резиденции.

- Хорошо, я передам сейчас же.

Рагим-бек снова вернулся на собрание поэзии и музыки. Теперь все внимали молодому ашыгу. Мелко, по-птичьи семеня по тебризским, кашанским, ширазским коврам, он пел очень любимую государем гошму ашыга Гурбани. В свое время, услышав эту гошму из уст самого Гурбани, государь помог поэту, избавил его от горя: наказал Беджана и вернул Гурбани возлюбленную. Ашыг пел: