Баку - 1501

Она убрала колено с груди парня, отвела кинжал. Встала, вложила кинжал в подвешенные к поясу ножны. Уже простившийся было с жизнью молодой человек почувствовал какое-то странное состояние: "Не убил, а ведь готов был убить. Может, почувствовал, что я испугался? Тогда - лучше смерть! Но, может, он не знает в точности, кто я, и это его остановило?"

Со стен крепости раздавались ликующие крики: "Молодец!", "Отлично!", "Аферин!". Вдруг возгласы разом смолкли: осажденные увидели, что их военачальник протянул руку поверженному врагу, помог ему подняться и, отступив на шаг, что-то сказал. Султаным-ханым говорила:

- Вставай, сойдемся еще раз, храбрец! В наших местах при первом падении не убивают.

Исмаил вскочил, с диким ревом кинулся на противника. Султаным-ханым, расслабившиеся мускулы которой не успели вновь обрести боевую форму, при первом же ударе покачнулась. Шлем упал с ее головы, и освобожденные из металлического плена две тяжелые косы зазмеились по облаченному в кольчугу стану. От изумления у юного Исмаила потемнело в глазах:

- О аллах, это, оказывается, женщина!...

Поспешно наклонившись, женщина схватила шлем, рывком надела его на голову, в смущении вскочила на коня и ускакала. Умчалась словно вихрь, оставив Исмаила с открытым от удивления ртом:

"Оказывается, это женщина! Не зря, видно, говорили, что защищать крепость некому... Нет принца, нет Ширваншаха... Значит, это правда... Тогда случившееся для меня, действительно, хуже смерти... Хорошо, но почему же она назвалась Гази-беком? Хотя нет, ведь это я спросил: "Ты - Гази-бек?" А она подтвердила... Интересно, кем она приходится Фарруху Ясару - дочерью или невесткой?"

Обуреваемый этими мыслями, юный Исмаил и не подумал проследить, куда скрылась сражавшаяся с ним женщина. Он повернул в свой лагерь.

Воины и горожане, наблюдавшие за ними сквозь бойницы крепости тоже были изумлены.

- Это же надо! Клянусь жизнью, Джанбахыш, она уже приставила кинжал к его горлу! Но почему не убила?

- Один аллах разберется в этих женщинах. Они - сплошная загадка, ей-богу!

- Послушай, имей совесть! Разве можно называть женщиной храбреца, который так сражается? Мы же все видели, она просто бог арабской борьбы! В голосе Джанбахыша слышалась неподдельная гордость...

И, кто знает, может, именно в этот день появилась первая строчка дастана о "Шахе Исмаиле и Арабзанги"? В тот самый день, когда свидетели сражения, спустившись с крепостных стен, рассказали о нем другим, приукрасив каждый, в меру своих способностей, подробности схватки. Рассказали друзьям, знакомым, соседям, а дома - женам и детям... Может, это и был день рождения, легенды?!

* * *

Когда Исмаил с опущенной на лицо вуалью вернулся в лагерь и вошел в свой шатер, кази уже завершили утренний намаз...

Кто готовился к атаке, кто спускался в подземный ход, из которого ночью вынесли землю, чтобы сменить ведущих подкоп. Часть воинов натачивала мечи, часть - подкладывала сено коням.

Погруженный в свои мысли Исмаил опустился на персидский ковер. Тотчас была расстелена скатерть, подан завтрак, за его спиной встал восьмилетний негритенок - раб, присланный ему из Дамаска послом Гулу-беком. Он был в широких белых шароварах, белой рубашке, на голове - большая чалма с султаном из канители. Веер из перьев павлина держал он над головой сидящего за трапезой государя и, медленно овевая ему лицо, отгонял залетевших в шатер мух, тучей слетевшихся в лагерь на кровь баранов, быков, кур, которых резали возле палаток.

Сотрапезником шаха был молодой военачальник одних с ним лет. Слуги внесли фарфоровые кувшины с водой для омовения рук и чаши. Подали жареных цыплят. Молодой военачальник не ведающий об утреннем приключении Исмаила, спрашивал себя, отчего так задумчив государь, и силился отвлечь его от неприятных мыслей. А Исмаил вспоминал глаза женщины, пощадившей его во время схватки, и покрывался потом: взгляд родной матери чудился ему... "Кажется, ей стало жаль мою молодость. А я и не понял, что это женщина! Как она сказала: "Ты хорошо знаешь, что эта война идет не между двумя враждующими народами. И убивающие, и убиваемые - сыновья одного народа". Вот что значит женский ум! Подумать только, как она это сказала... А я... Не понял! Вот тебе и мужчина, вот тебе и поэт! Нет, я начинаю становиться грубым воином с отупевшими в боях и скитаниях чувствами. Я должен был все понять до того, как она пощадила меня".

Он размышлял, сидя за трапезой, а молодой военачальник мучился, видя нахмуренное чело государя. Когда же Исмаил, покончив с едой, встал и вышел из шатра, все уже было готово к наступлению. Верховный молла, воздев руки к небу, произнес молитву.

Вскоре раздался пронзительный звук трубы, возвещающий о начале сражения. Исмаил вздрогнул так, будто впервые в жизни услышал боевой сигнал. Ашыги, дружно ударив по струнам саза, пошли впереди войска, заиграли воинственные, воодушевляющие мелодии. Шах очнулся, словно вернувшись из далекого мира...