Бал для убийцы

— Нет, Майя Аркадьевна, мотив поджога. Мы с вами зациклились на убийстве охранника — так сказать, поставили телегу впереди лошади. И прошли мимо того, что бросалось в глаза. Безрукова ударили палкой — возможно, тем, что попалось под руку, в порыве ярости, или страха, или безумия… То есть налицо убийство спонтанное, без подготовки. Охранник погиб потому, что оказался (ваше собственное выражение) в плохом месте и в плохое время. А вот поджог — другое дело, к нему преступник явно готовился. — Колчин вытащил сигарету, плебейский «Космос», чиркнул спичкой и безалаберно бросил ее на пол. — Он загодя, еще дома (или в ином месте), смешал спирт и бензин в нужных пропорциях, наполнил шприц, насадил иглу… Он все рассчитал верно: огни, толпы народа (четыре десятых и четыре одиннадцатых класса), все в костюмах и масках, никто друг друга не узнает…

— Так уж и не узнает!

— Во всяком случае, не сразу.

У Майи вдруг сжалось сердце.

— Он что, хотел сжечь Романа? — прошептала она. Колчин покачал головой:

— Нет, нет, опять вы совершаете ту же ошибку. Пусть убийце было известно (к примеру, от кого-то из Бродниковых), что Роман пригласил вас на школьный вечер и вы согласились. Но как он мог предположить, что вы запрете своего друга в музее (милая шалость, нечего сказать), а сами побежите в «историчку» любоваться луной? — Он усмехнулся. — Небось, пили ликер и сочиняли стихи, а? «Бледные звезды плачут в ночном небе, словно трава росой на рассвете…»

— Я не сочиняю стихов, — мрачно ответила Майя. — У меня идиосинкразия к рифме. Значит, по-вашему, Гоц…

— Пока не установленный преступник, — с нажимом поправил следователь.

— Хорошо. Пока не установленный преступник не собирался убивать ни Романа, ни охранника. Что же он (или она) вообще делал на третьем этаже?

— Устраивал пожар, — сказал следователь. — Другого объяснения я не вижу. Он хотел уничтожить школьный музей.

— Не укладывается в голове, — призналась она. — Совершенная нелепость. Ведь не Государственный архив, не Эрмитаж, ничего ценного.

— Так он и не собирался ничего красть, — возразил Николай Николаевич. — Хотя, если бы у него была такая возможность…

— Но Гоц мог попросить ключ у Романа на законных основаниях…

— И навлечь на себя подозрение, если бы пропажа обнаружилась.

— Какая пропажа? — удивилась Майя.

— Пока не знаю. Что-то, что находилось в тот момент в музее. Что Роман принес туда, как часть своей будущей экспозиции.

— Не понимаю…

— Экспонат, — пояснил Колчин, для верности начертив в воздухе некую замкнутую фигуру. — Документ, письмо, дневник, чью-то фотографию… Нечто, смертельно опасное для убийцы. Вот скажите: что вам особенно запомнилось из экспозиции? Напрягитесь.

Майя послушно напряглась, в мыслях восстанавливая картину: вот она в задумчивости ходит меж стеллажей — сначала ей просто скучно, но постепенно, незаметно для себя, она будто растворяется, погружается в темный мир чужих судеб — давних, частью забытых, словно поросшие чертополохом могильные кресты на окраине кладбища, мир пожелтевших фотографий и писем с кокетливыми вензелями.

— Кажется, ничего криминального, — наконец произнесла она. — Помню какой-то военный снимок — молоденький солдатик на фоне подбитого немецкого танка…

— Знаю, прадед одного сорванца из второго «Б». Родители делали ремонт в квартире, наткнулись на древний альбом, решили: чем выбрасывать, лучше подарить школе. Что еще?

— Письмо на французском. Любовное послание: «Mon amour, j'embrasse les pointes de tes cloigts et je plie le genoi devant tes traces sur la cote…»

— «Моя любовь, я целую кончики твоих пальцев, смиренно припадаю к следу твоему на песке», — задумчиво перевел Колчин (ого! — изумилась Майя). — Очень изысканно.

— Вы знаете французский? — спросила она.

— Только в объеме средней школы. Что еще?

Майя покачала головой:

— Ничего не идет на ум. Мне казалось, я провела в этом чертовом музее половину жизни.

— Вы были заняты другим.

Я была занята другим, покаянно думала она. Если отвлечься от мотива (версия-фантазия, выдвинутая следователем), то в наличии остается один-единственный факт, улика, камень преткновения.

Карнавальный костюм.

Шуба, шапка, валенки, накладная борода — пожалуй, если сложить, набьется целый абалаковский рюкзак.

Майя снова попыталась сосредоточиться, возвращаясь в новогодний вечер, в вавилонское столпотворение из принцев, павлинов, снежинок-пушинок-балеринок, двух Дам Пик, четырех Царевен-лягушек, одного Домино (Келли) и одного гнома (Гриши). При массе сумок, пакетов, рюкзачков (один такой болтался за плечами Вали Савичевой, но он был явно мал для шубы и валенок).

— Значит, Гоц имел в своем прошлом…

— Беда только в том, — сказал Николай Николаевич, — что Роман не обращался к нему с просьбой предоставить что-нибудь в качестве экспоната. Гоц ничего не передавал в музей. Так что если в его прошлом и было нечто криминальное (это мы выясним непременно), то ОНО попало в экспозицию другим путем.

— Каким? — тупо спросила Майя.

Колчин пожал плечами: