После долгих возлияний в деревенском кабаке я вернулся домой так поздно, что служанка начала беспокоиться. Я изрядно выпил. Со мной такое нечасто случается. Я не враг бутылки, и она скрашивает мое дикое одиночество. Бутылка успокаивает меня, как это делала бы женщина. Но я веду свой род от бургундских крестьян, которые опрокидывали по литру вина за каждой трапезой, как будто это сыворотка, и поэтому обычно я сохраняю трезвую голову. Теперь, однако, я находился не в своем привычном состоянии. Вместо того чтобы успокоить, вино произвело на меня противоположное действие, повергнув в бешенство. Как назло, сегодня моя старая служанка двигалась особенно медленно. Я дожидался ее ухода, словно у меня было назначено свидание. В действительности я ожидал встречи с молодостью. Воспоминания о прошедших годах приходили бы к нам гораздо чаще, если бы мы сами поманили их как наивысшее наслаждение. Но мы позволяем им дремать внутри нас, и даже хуже — чахнуть и умирать. Позднее мы называем блаженные движения души, вдохновлявшие нас в двадцать лет, наивными и глупыми… Чистая, пылкая любовь приобретает позорные черты низменных удовольствий. В этот вечер прошлое воскресало не только в моей памяти, но и в моем сердце. Я узнавал этот гнев, это нетерпение, это алчное стремление к счастью. Тем не менее меня ждала не живая женщина, а тень, сделанная из той же материи, что и мои мечты. Воспоминание. Ничего осязаемого, ничего теплого: да и зачем тебе нужен жар, старичок с иссохшим сердцем? Я оглядываю свой дом и поражаюсь. Я, в свое время столь честолюбивый и деятельный, неужели я могу вести такой образ жизни, день ото дня волоча ноги от постели к столу и обратно? Разве можно так жить? Я больше не существую. Я больше ни о чем не думаю, ничего не люблю, ничего не желаю. У меня нет ни газет, ни книг. Я засыпаю у камина, покуривая трубку. Я глажу собаку. Разговариваю со служанкой. Вот и все, больше ничего нет. Вернись, моя молодость, вернись! Говори моими устами. Скажи этой Элен, столь разумной и добродетельной, что она солгала. Скажи ей, что ее любовник не умер, что она слишком рано его похоронила, что он жив и все помнит. Она солгала! Только я, я один знал настоящую женщину, заточенную в ней, женщину пылкую, веселую, дерзкую, сладострастную! Франсуа достался лишь ее бледный и холодный двойник, столь же фальшивый, как могильная эпитафия, но я обладал тем, что уже погибло, я обладал ее молодостью.
Ну же… Этот последний бокал вина подарил мне странное возбуждение. Надо себя обуздать. Служанка смотрит на меня в изумлении. Суп уже давно стынет на столе, но я все еще сижу в огромном плетеном кресле, куря и делая небрежные записи, время от времени отталкивая ногой собаку, просящую ласки. Прежде всего я должен остаться один. Не знаю почему. В этот вечер я бы не потерпел присутствия в своем доме ни одного живого существа. Мне нужны лишь призраки… Есть не хочется; я прошу Луизу убрать со стола и уйти. Она запирает на ночь кур. Все эти знакомые звуки… Скрип ставней, щелчок щеколды, протяжные стоны опускаемого в колодец ведра, где в прохладной воде до завтра будут плавать бутылка белого вина и упаковка масла. Я отталкиваю стоящую рядом бутылку. Я ее отталкиваю, но потом вновь тянусь за ней, наполняю свой бокал: от вина мои мысли приобретают невероятную четкость. Ну а сейчас, Элен, настало время для нас!