Баламут 2

«Прихожую» будущего «шалаша» под нижними лапами самой древней ели в округе соорудили в три пары рук, быстренько сняли насквозь мокрое шмотье, хорошенечко растерлись полотенцами, натянули теплые спортивные костюмы и носки, а потом принялись за «спальню». К сожалению, согреться работой не смогли, так как ее было не так уж и много, поэтому соединили два спальника молниями, влезли внутрь и распределили дежурства. А потом начался жуткий беспредел: Шахова заявила, что я самый горячий, а значит, обязан как следует согреть своих женщин, запустила ледяную руку под мою толстовку и аж застонала от удовольствия, а Долгорукая, вместо того, чтобы меня защитить, сделала то же самое!

Я чувствовал их эмоции, поэтому поддержал и развил изначальную идею. В смысле, сражался, как лев, за «остатки тепла», помог дамам скинуть большую часть моральной усталости и, в конце концов, сдался. Хотя к тому времени спальник превратился в самую настоящую душегубку, и никакой необходимости греться уже не было. Довольные победительницы вжались в раскочегаренное тело, зафиксировали бедра коленями и захотели поговорить. Что интересно, на одну и ту же тему.

— Скажи мне кто еще в июне, что я буду чувствовать себя счастливой, лежа в спальнике под елкой в жуткой глухомани вместе с сыном Оторвы и Императрицей, сочла бы его идиотом… — пробормотала Шахова. — А сейчас млею от удовольствия и хочу, чтобы это мгновение длилось как можно дольше…

— Я думаю почти о том же… — призналась Долгорукая. — Что аромату хвои, убаюкивающему шелесту дождя, уютному жару разгоряченного тела любимого мужчины и твоим пальцам, переплетенным с моими, не хватает только одного — возможности чувствовать ваши эмоции. А все остальное кажется правильным. Хотя каждая отдельная составляющая этого мгновения, по логике, должна шокировать.

Несколько «составляющих этого мгновения» могли подтолкнуть Дашу к мыслям о Ярине и казненном муже, поэтому я добавил обмену мнениями толику несерьезности:

— А я ни о чем таком не думаю. Лежу, обнимая самых восхитительных женщин на свете, и сам себе завидую!

Даша благодарно потерлась щекой о грудную мышцу и легонечко надавила коленом на мое бедро, а Лариса решила «пофилософствовать»:

— Любой нормальный герой-любовник добавил бы в это утверждение словосочетание «сразу двух», льстец заменил бы слово «женщин» на более ласкающее ухо «девушек», а мужчина-завоеватель обязательно добавил бы слово «своих» и опустил фразу о зависти, добы лишний раз подчеркнуть собственные заслуги. А нашему просто хорошо. И о чем это говорит?

— О чем это только не говорит! — хохотнула Бестия и «сокрушенно» вздохнула: — К примеру, о том, что раз Баламут в состоянии думать и связно излагать свои мысли, значит, спортивные костюмы мы надели зря…

…Забавно, но пятнадцатиминутная шуточная пикировка полностью вымела из сознаний этой парочки моральную усталость и… помогла Ларисе отключиться. Когда она заснула и тихонько засопела, Долгорукая, которой предстояло дежурить первые два часа, бесшумно приподнялась на локте, несколько секунд искала в моих глазах хоть какие-то признаки сонливости, а потом переползла повыше, коснулась губами уха и зашептала:

— С Язвой нам очень крупно повезло. Знаешь, в полузабытой прошлой жизни твоя матушка была живым воплощением неудержимого натиска и несгибаемой воли, а Шахова пряталась в ее тени и казалась ведомой. Однако где-то через полгода после исчезновения Оторвы я, анализируя очередное покушение, пришла к выводу, что выжила благодаря предусмотрительности и самоотверженности Лары. Месяцев через восемь-девять меня попытались отравить, и с тем же результатом. А осенью сто четвертого она первый раз закрыла меня собой и страшно обгорела. Я приставила к ней своих целителей и порядка двух недель была уверена, что после завершения очень долгого и муторного лечения она уйдет на покой. Ан нет, осталась. Более того, уже в сто седьмом закрыла меня собой второй раз. Хотя сектор, с которого по мне отработал водник в ранге Гранд, прикрывала другая телохранительница.

Тут Бестия прервала рассказ, несколько секунд невидящим взглядом смотрела сквозь подругу, а затем виновато вздохнула:

— Я ценила ее самоотверженность и преданность, но как Императрица, то есть, награждала, дарила дорогие подарки, жаловала неслыханные права и привилегии и искренне считала, что оказываю невероятную милость…

— Даш, не криви душой! — еле слышно прошептал я, сообразив, что это не так. — Если бы то, что ты только что сказала, было правдой, то ни Язва, ни моя матушка не считали бы тебя подругой и не любили!

— Моя дружба была «вертикальной», Рат: даже выворачивая перед ними душу, я чувствовала себя неизмеримо выше, ибо являлась Императрицей, а они, по сути, были обычными охранницами. Да, доверяла, как самой себе, да, делала для них неизмеримо больше, чем любой другой член рода Долгоруких делал для своих телохранителей, но Язва с Оторвой не были центрами моей личной Вселенной.

Я прислушивался к ее эмоциям, чувствовал, насколько ей стыдно, и в какой-то момент нашел нужные слова: