Баламут

Пришлось и Олегу вылезать из одуряюще духовитой чащобы. Отряхнув с головы белые пахучие звездочки, он прокрался, пригибаясь, к оврагу, заросшему глазастой ромашкой. По его-то покатому дну, пугая перепелок, взлетавших и справа, и слева, он и припустился бегом к речке.

Просторное небо снова было пустынным, скучно пустынным, уже слегка поблекшим к полдню. О случайной туче, невесть откуда накатившей четверть часа назад, ничто теперь не напоминало. Лишь на траве и цветах опаляюще горели и плавились в отвесных жгучих лучах солнца тяжелые дождинки, да с той, заречной, стороны сильнее тянуло отволглым сеном, еще не сметанным в стога. От хмельного, властного этого духа слегка кружилась голова.

Жаркие денечки круто подвалили неделю назад. Но в Светлужке все еще никто не купался. Не купались не потому, что вода в смирной речке была прохладноватой. В Светлужку в конце мая наползло много гадюк — не то с гор, не то еще откуда-то. В сонливой реке они чувствовали себя полновластными хозяевами. Плавали, будто обуглившиеся хворостины, встречь течения, ныряли, охотясь за лягушками. А потом, свернувшись кольцами, грелись на знойных песчаных отмелях.

Попробуй сунься тут в воду! Самые отпетые сорвиголовы и те не решались заходить в речку. Лишь долговязый Олег не боялся змей. Он даже изучил их повадки. Стоило гадюке поймать лягушку, как парень хватал ее, неповоротливую в это время, железными своими пальцами, хватал у самой головы и душил с остервенением, кривя брезгливо губы.

Вот и сейчас, подбежав к Светлужке, Олег проворно сбросил с себя майку и линялые техасы, такие неудобные во время работы, и даже трусы. Кого тут стесняться! Девчонки и женщины чуть ли не за километр обходят теперь речку.

Поводя ладонями по ходившей ходуном груди, Олег зорким глазом окинул всю подковообразную гладь, всю до самого противоположного берега, как бы остекленевшую и недвижимую в ленивой истоме.

Не только вода в Светлужке, но и все вокруг охвачено изнывающей полуденной дремотой: и разбежавшиеся по лугу березки с нешелохнувшейся листвой, в солнечном сиянии кажущейся не сочно-зеленой, а блекло-синей, жарко-линялой, и старый мышастый мерин на дальнем бугре, печальный и одинокий, и черная точка над мреющим горизонтом — высматривающий себе добычу коршун.

Помешкав еще миг-другой, Олег вдруг подпрыгнул упруго и бултыхнулся вниз головой в прозрачную, чуть засиненную воду, показывая небу и солнцу белые свои ягодицы.

С полчаса плавал и нырял он в свое удовольствие. Вынырнул раз, а рядом на волне покачивается змея: раскрыла пасть и шипит, поводя туда-сюда раздвоенным языком.

— У-у, ты мне, тварюга бессердечная! — фыркнул Олег и свечкой ушел вниз, погружаясь в мутно травянистую ямину.

Выйдя на берег, он не спеша натянул трусы, глубоко вздохнул, разводя в стороны мускулистые руки. Постоял, блаженно улыбаясь, а потом с маху опустился на осклизлый чурбак, вчера им же, Олегом, выброшенный на песок.

«Приоденусь вечерком и подамся с гитарой в Заречье, — подумал он, все так же блаженно улыбаясь. Вспомнил: ребята сказывали — по вечерам Лариска под ракитой на откосе сумерничает. Не то скучает о ком-то, не то просто так… природой облагораживается. Тут Олег неожиданно для себя вздохнул. И опять подумал: — Прошел слушок, будто бы вокруг Лариски стал увиваться недавно появившийся на медпункте фельдшер. Смазливый такой усатик. А досужие свахи уж предрекают в скором времени свадьбу. Неужели в самом деле польстится Лариска на завлекательные усики этого коротконогого костоправа? Уж не об усатике ли она и скучает по вечерам?.. Слышь, на какие-то курсы укатил в город фельдшер. Мне это сейчас и на руку. В сумерках затопаю в Заречье. Сделаю вид: я наткнулся на Лариску совершенно случайно. Трагически так вздохну. Скажу: «Приветик!» Тут же сразу забренчу на гитаре… что-нибудь этакое душещипательное. Интересно, прошибу в Лариске слезу?»

Олег нажал большим пальцем правой ноги на спешившего по каким-то неотложным делам носатого жука, безжалостно вдавливая его в горячий сыпучий песок.

У огородов кто-то нараспев протянул:

— А-але-эг! Ме-эдведь ди-ка-ай!

«Сонька!» — весело хмыкнул Олег, прислушиваясь. Скажите на милость, какому парню не приятно, что в него безумно влюбилась молодая замужняя женщина? Ну, какому?

Из-за кустов тальника — редких и чахлых, окаймлявших прибрежную песчаную полосу, послышался снова дразняще-призывный голос:

— Иди а-абе-едать! А-абе-дать, Алег!

«Не ходить? — спросил он себя. — Выдержать форс?.. Да, ну его, этот форс! Лучше пойду полопаю. Я нынче натощак отправился на бахчи, а голод, говорят, и волка из леса гонит».

Подтащив к себе ногой валявшиеся напротив техасы, Олег с трудом напялил их на себя. Шел к огородам вразвалочку, перебросив через плечо майку и связанные за шнурки кеды.

Где-то высоко, очень высоко над головой штопором ввинчивался в режущую глаза опаляющую синь реактивный самолет. Самолета не было видно, но белая линия — его след — четко пробороздила небосвод.

«Эх и метеорит!» — позавидовал Олег летчику.