Баламут

— Уехать мне, что ли, от вас? — не слушая Соньку, заговорил, как в бреду, Олег, уставясь тоскующими глазами на Светлужку, на бодро шагавших лошадей на той стороне, запряженных в конные грабли. — Укатить бы куда-нибудь… хоть на край света! Мотнуть на Каспий али на Белое? Или, может, на Курилы? Какие там люди: ни штормов не боятся, ни холодов, ни землетрясений! Встретил этими днями морячка с Сахалина. В отпуск к матери в Жигулевск прикатил. На сейнере там робит. Вот у них на Сахалине, — и, перебивая сам себя, заговорил скороговоркой совсем о другом: — Поймаю председателя… «Так и так, выложу, — не переведешь на сенокос… Все готов делать: и копнить, и стога метать. Не переведешь, скажу, на мужскую работу, сбегу из бабьей бригады! Сбегу, так и знай! Больше сил моих нет! Не желаю больше посмешищем быть на всю округу!»

— Ой, касатик, не пужай, — всплеснула Сонька ладошками. — Чем тебе у нас худо? Ты же как у Христа за пазухой!

И она, привстав, шаловливо дернула Олега за свисавший на крутой лоб смешной, уже подсохший хохолок.

Олег качнул головой, отстраняясь. И снова прилег на траву, уткнувшись лицом в сложенные крест-накрест руки.

Не везет ему в этом году.

Зимой, едва успел окончить в Брусянах, районном городке, курсы трактористов, как сразу же на пятнадцать суток угодил в кутузку. Кому ни расскажи, никто не поверит!

Накануне отъезда домой в Актуши отправился Олег навестить приятеля. Шагал в приподнятом настроении, игривый мотивчик из модного кинофильма насвистывая, совсем не чуя нависшей над его головой беды.

А беда поджидала Олега неподалеку от той улицы, где жил приятель — тоже выпускник курсов.

Выйдя из тесного проулка на сине-белую сугробистую площадь, он чуть ли не носом к носу столкнулся с конопатым пацаном в полушубке нараспашку. Хилый с виду мальчишка с непонятным нормальному человеку ожесточением бил палкой лохматую кошку. Кошка не могла сбежать от мучителя — тот привязал ее за облезлый хвост веревкой к телеграфному столбу.

Возмутился Олег. Подбежал к сопливому балбесу, вырвал из его рук палку.

— Она тебе помешала? Помешала, спрашиваю?

А тот даже не испугался.

— Ничейная кошка! Чего привязался? — И, сверкая нахальными глазищами, настойчиво потребовал: — Отдай мою палку!

— Я тебе отдам! — пригрозил Олег. И для острастки замахнулся увесистой дубиной. — Пшел вон, обезьяныш!

И в тот же миг кто-то сзади рванул Олега за руку, а потом сбил его с ног. Когда же Олег, превозмогая боль, поднялся из сугроба, перед ним стоял здоровенный мордастый детина в косоворотке без пояса.

— За что? — поинтересовался Олег, пальцами соскребая со щеки красную снежную кашицу.

— Ученым будешь! Попробуй в другой раз моего сынка только пальцем тронуть! — ответил детина с завидным хладнокровием.

— Живодер он… твой сукин сын! — сплюнул Олег, собираясь идти своей дорогой.

Но отец мальчишки еще раз звезданул Олега по скуле. Тут уж Олег не стерпел и тоже ударил мужика кулаком, норовясь попасть по сопатке.

«Живодер», вероятно, уже привыкший к такого рода потасовкам, на всю площадь заголосил благим матом:

— Помогите! Папаню убивают!.. Караул!

И, как по команде, из ближайшего двора на истошный вопль пацана сбежались «свидетели»: раскосмаченная бабенка с подбитым глазом и двое прыщеватых парней.

Спустя полчаса свидетели дружно, без единой запиночки, давали показания в отделении милиции.

— Все-о доподлинно, гражданин начальник, своими глазыньками видела! — плаксиво тянула, точно причитала по дорогому покойничку, бойкая на язык баба. — Энтот вот никому не известный бандюга — проходимец, избивал ни за что, ни про что примерного на весь курмыш хлопчика Гриню. А когда его батько, безупречный семьянин товарищ Мамочкин, выскочил за воротца… чтобы спасти Гриню от смертоубийства, изверг и ему не дал спуску!

Прыщеватые парни, оказавшиеся братьями-одногодками, согласно кивали головами.

— Нелька с пунктиком… то есть мать-одиночка Рымкина описала данную баталию до точности художественно! — сказал один из них. — Ни дать, ни взять — Ильф и Петров в одном лице!

Второй братец, прокашлявшись в кулак, без колебаний подтвердил:

— Если б мы с братаном не подоспели к данному критическому моменту, то конторе «Утильсырье», где робит Мамочкин, пришлось бы два гроба заказывать! И для отца, и для сына!

С Олеговой стороны свидетелей не имелось. А так как в милиции он вел себя строптиво и непокорно, возмущенный до глубины души всей этой комедией, то и вынужден был «по независящим от него причинам» на пятнадцать суток отсрочить свой отъезд в родные Актуши.

Шли месяцы. Односельчане все реже и реже посмеивались над неудачливым «указником». В Олегову невиновность никто из них, между прочим, не верил.

Пастух Мокей, острый на язык горбун, послушав как-то раз горестную Олегову историю о его незадачливом заступничестве за бездомную кошку, ядовито протянул, цедя между пальцами свою жидкую, сосулькой, бороденку:

— Эх, и ба-аламут же ты, парень! Право слово, баламут!

Так с тех пор и приклеилась к Олегу прочно эта обидная кличка.