Баланс белого

Такое ощущение, будто находишься в центре управления полетами или в самолете, который вылетает из ночного Владивостока, далеко внизу — огни взлетно-посадочных полос.

— До Могилева подбросите?

— А вообще куда?

— В Питер.

— А что в Питере?

— К друзьям.

— Понятно. Никто в дороге не обижал?

Я мотаю головой и осматриваюсь. Рассекающий пространство гоа-транс. Скорость, как у самолета при взлете, когда вот-вот полосатые домики превратятся в игру, а фонарики справа под иллюминатором сольются в одну тонкую нить, а потом из-под крыла выбрызнет фейерверк вечернего города.

— Откуда сама?

— Из Киева.

— Я в Киеве был сегодня утром.

После этих слов поездка снова стала казаться мне такой легкой.

— Я из Одессы еду. Мне до поворота на Брест, еще четыреста километров, это часа три езды, можешь пока выспаться. В Москву не хочешь поехать?

— Куда? — я на него удивленно смотрю.

— Ну, к себе пригласить не могу, извини.

— Нет, спасибо.

— Захочешь пить, у меня там за сиденьем в канистре есть вода. Правда, мерзкая. На таможне такой воды набрал.

Он достал канистру и сначала пил сам, потом подал мне.

Вот где мне было хорошо. Кресла только два, далеко отстоят друг от друга. Он заметил, что я киваю в такт музыке.

— «Этника». Слышала когда-нибудь? В Европе — во всех уважающих себя клубах.

Я продолжала кивать в такт головой.

На такой скорости это вставляло. Смешанное ощущение свободы, скорости и тепла.

У него висели в кабине всякие штучки — вымпелы, психоделические наклейки, харлеевские эмблемы, акварельный рисунок Копенгагена.

От него веяло какой-то весенней свежестью и чистотой, он был вообще мечтой. Когда он открыл мне дверцу, мне вообще показалось, что это Микки Рурк, такой, немного странный, как в фильме «Время падения». Очень стильная бункерная прическа, он сказал, что сделал ее в парикмахерской того клуба, где снимали «Небо над Берлином», он даже побывал там на концерте Ника Кейва.

Немного прищуренные глаза, взгляд пересыщенного мужчины, такого, который в любой момент может иметь ту женщину, которую захочет, и потому не очень-то увлекающийся. Поэтому он общался со мной довольно расслаблено, не забывая, впрочем, любоваться собой. Его кошачья улыбка словно говорила: «Погляди, до чего я хорош!»

— Вы на границе долго стояли?

— Часов шесть.

— А я — не больше часа. Для этого всегда вожу с собой покрышки. Пару покрышек таможенникам — и свободен. Понимаешь, детка… — он обращался со мной как с сестренкой. — Мне эти шесть часов стоять дороже обойдется. Нам нельзя опоздать даже на несколько минут. За эти шесть часов я уже доеду до Бреста.

Он угостил меня жевательной резинкой со вкусом горького апельсина.

— Есть одна трасса возле Рима, вдоль всей трассы — эти горькие апельсины. Красота! Весной особенно.

Он не терпел, если кто-то ехал впереди него.

За окном простиралась ночь, мы словно взвинчивали ее своей энергией.

Никаких людских поселений, только окутанные звездами поля.

— Смотри, сейчас проскочим мимо Могилева. Нам с тобой еще триста вместе ехать, недолго, тебе музыка не мешает? Может, потише сделать? Ты смотри, осторожнее здесь, это я по Европе большей частью езжу, мне привычно, недавно в Голландии девчонку вроде тебя подбросил, путешествует. У них там все так путешествуют, как лето — студенты на дорогах: французы в Германию, немцы — во Францию. Меня это не удивляет. Это вот старики могут и обидеть, медведи, здесь нужно быть осторожнее, если в такой трак садишься, сразу смотри, чтобы только один человек был, там иногда за шторкой второй спит. Я всегда один езжу, без напарника. А ты чего одна?

— Мы сначала вместе ехали, а потом расстались.

— Говорю тебе, сделай загранпаспорт, и путешествуй по Европе.

— Никогда об этом не думала.

— Так вот, я тебе советую, ты бы сейчас через границу, несколько часов — и где пожелаешь, в Мюнхене, в Париже. Но лучше всего в Голландию ехать.

Он начал рассказывать о Голландии, а я продолжала осматриваться в его кабине. Мне уже казалось, что мы едем по Западной Европе, за окном проплывали только огромные стоянки для траков, круги, очерченные факельными огнями, и придорожные бары.

— Хотя, моя дочь так попробовала бы — я б ей всыпал. Тебе сколько лет? Ей шестнадцать, чуть помладше.

Видимо, на моем лице легко читалось удивление.

— Что, не веришь? Сколько, думаешь, мне лет? Ну… чуть за сорок, так скажем.

Он объяснил это тем, что он вообще не напрягается, не пьет в дороге, только пиво в хороших барах, когда в Европе, обедает только в хороших кафе. Сменщика в дорогу не берет: платят в два раза больше, а спать лучше, когда уже все сделано.

— Там, сзади, все равно не выспишься. А моя дочь танцует. Бальные танцы. Недавно они выступать ездили. Столько мороки с этими девчонками, опять же, поступать будет в следующем году. Беда с этими девчонками, — повторил он.

В его разумном отеческом изложении мир представал пластичным и танцующим.