Баланс столетия

NB

1950 год.30 мая. Из дневника М. М. Пришвина.

«То, что совершается у нас, нельзя приписывать Сталину, Энгельсу, или кому-то из нас, или всем нам. Вирусы мозга покойного Маркса, конечно, имели какое-то начальное влияние, но что после того, то все это сделал сам народ, создавший Аракчеева и Петра I. Наша государственность устанавливается дубинкой Петра…

Так вирус свободы простого человека, рабочего, в огненном горниле жизни обернулся в вирус необходимости. Вот мы и ждем теперь, погруженные в землю, своего выхода на свет, как ждет семя (не умрешь — не воскреснешь). По правде, мы только так и можем защищать свой марксизм: как заслуженное наказание и как бич Божий на Европу…

Но с каких же позиций можно защищать Петрову дубинку? Единственно с тех же самых позиций, с которых в древности евреи преклонялись перед могуществом своего Иеговы. И в царские времена мы — перед царем, как Помазанником Божьим. Имена всех этих позиций в наше время отброшены, и какими же словами оправдать миллион рабов, заключенных в лагеря и строящих орудия производства социалистического строя».

24 июня Особое совещание при министре Государственной безопасности СССР приговорило 20 членов Коммунистической партии молодежи города Воронежа к заключению в исправительно-трудовом лагере сроком от двух до десяти лет, за недоносительство были осуждены трое. Осужденным вменялось в вину, что они «являлись участниками нелегальной антисоветской организации, ставившей своей целью захват политической власти в СССР путем двурушнического проникновения на руководящие должности в ВЛКСМ и ВКП(б) и вытеснения оттуда старых руководящих кадров».

* * *

Записка Анны Бовшек была отчаянной: «Дорогая моя девочка, больше невозможно. Приезжай на Арбат как только сможешь. ЕГО надо перевезти ко мне. Надо! Иначе будет поздно. Но мои доводы бесполезны. Может, твои и Васины помогут. Пожалуйста!»

Тетя Нюся была права. Все наши усилия устроить быт дяди Сигизмунда шли прахом. Продукты и блюда, которые мы привозили ему на Арбат, растаскивали соседи. Чем дольше дядя Сигизмунд болел, тем меньше оставалось в его комнате самых необходимых вещей. В полузабытьи он видел какие-то неясные тени, открывающуюся дверь, угадывал шаги. И не мог пошевелиться — гипертония…

Врач смущенно пожимал плечами. Добиться улучшения не удавалось. Доктора из привилегированной поликлиники Литературного фонда вообще оставались безучастными. У них было полно работы со знаменитостями, настоящими советскими звездами, а тут — «полное зеро», по выражению самого дяди. «Вычеркнут из всех памятей, из всех глаз», — повторял он.

Как ни боялся дядя Сигизмунд быть в тягость другим, переехать к жене все-таки пришлось. В непривычной обстановке писать не хотелось: «мысли развлекались». Не отвлекались, а развлекались, не складывались в образы и ассоциативные ряды. Он несколько раз раздраженно говорил, что в комнате слишком чисто и прибрано, поэтому в мыслях сумбур и сумятица: «они не на месте».