Балапан, или Как исчез из России один народ

Место было пустынное. Роберт пошел по шпалам в сторону солнца, на восток. Когда он слышал звук приближающегося поезда, то пережидал в придорожной лесопосадке. Шел он долго, пока не набрел на один затерянный в степи разъезд.

От реки он удалился уже на значительное расстояние, запаса воды с собой не было, и ему очень хотелось пить. На разъезде строений было всего два – небольшой домик стрелочника с пристроенными к нему сзади сарайчиками, из которых мычало и хрюкало, и поодаль отслуживший свой век семафор. Железнодорожных путей тоже было два, и там, где от главного пути отделялся запасной, была стрелка, и где снова возвращался – еще одна. Неподалеку от домика стояла колонка – ручная помпа для извлечения воды из недр земли. Роберт подошел к ней, пару раз качнул – и побежала вода. Он наклонился и стал жадно пить. В это время к нему неслышно подошел обходчик – крепкий коренастый старик с пышными седыми усами:

– Откуда ты тут взялся, малец? – спросил он, удивленно и обрадованно.

Роберт опешил от неожиданности и издал в ответ нечленораздельный звук, что-то среднее между «у» и «ы».

– Ты что, глухонемой?

Роберт издал тот же звук, кивая головой и показывая в область рта.

– Понятно, – сказал старик, слегка раздосадованный тем, что малец не может быть полноценным собеседником. – Ну пойдем в дом…

Он положил ему руку на плечо и привел домой. Там хлопотала по хозяйству его жена. Увидев гостя в окно, она обрадовалась такому «нежданчику». Однако порасспросить Роберта что, да откуда особо не удалось и ей.

В печи горел огонь, на плите стояло цинковое ведро с водой. Хозяйка налила воды в таз и, несмотря на отчаянное и вместе с тем легкое сопротивление гостя, стянула с него все его жалкое тряпье, с которым он очень не хотел расставаться, и кинула все это в печь. Роберт проводил взглядом в последний путь свою одежду – тряпки сначала задымились, но тяга в печи была хороша, и дым весь уходил в трубу; потом все вспыхнуло разом и быстро сгорело. Он остался совсем нагишом. После водных процедур с хозяйственным мылом, которое жгло глаза, Роберт получил большое полотенце, в которое укутался и придвинулся поближе к печи.

– Да ты оказывается вон какой рыжий, – изумилась хозяйка, увидев Роберта в первозданном виде.

Она поставила на стол чугунок, настолько вкусно пахнущий, что у Роберта сводило челюсти. Ему пришла на ум немецкая поговорка: «Mir l"auft das Wasser im Mund zusammen»[6].

Наконец, она усадила Роберта на скамью за стол и налила ему огромную чашку щей, щедро сдобренных сметаной. Со щами он справился быстро. Было настолько вкусно, что вряд ли эту вкуснятину можно было перестать хотеть есть когда-нибудь. Но хозяйка сказала:

– Для начала пока хватит, а то еще чего доброго с голодухи-то живот заболит…

Ее супруг весело наблюдал за хлопотами и то и дело помогал советами, в которых в общем-то не было нужды.

– Устал, небось, сердешный. Ложись-ка поспи, а я тебе пока дедову одежку подберу.

Роберт улегся в кровать на пышную перину и мгновенно уснул. Проспал он до обеда следующего дня, а когда пробудился на табурете около кровати, обнаружил штаны и рубаху-косоворотку, а также и нижнее белье. Во все это он с удовольствием оделся и почувствовал себя более уверенней, независимей. Хозяйка умело перешила дедову одежду под его размер. Голым-то куда можно было податься, а теперь хоть на край света…

В доме никого не было. На столе лежал прикрытый полотенцем хлеб, на печи в чугунке стояло что-то соблазнительно пахнущее. Роберт не решился хозяйничать, даже не догадываясь, что все эти вкусности приготовлены для него.

Он вышел на улицу и увидел пожилую пару, занимающуюся своим нехитрым хозяйством.

– Ну что, выспался, малец, – увидел его старик, – я думал, что ты никогда не проснешься…

Роберт не понимал всех слов, но в смысл сказанного вникал и досадовал, что не мог выразить всех слов благодарности, которые роились в его душе и просились наружу. Ему очень не нравилось быть нечестным по отношению к этим сердечным пожилым людям, приютившим его, и не только приютившим. Несмотря на такое грозное время, их сердца были полны любовью, которая искала выхода; хотя они ее и дарили друг другу, но этого было мало. Они нуждались в общем объекте любви, и вот он появился и воплотился в этом заморыше, который и разговаривать-то не умел и от этого еще больше нуждался в их жалости, внимании и защите. Они благодарили небо за это и не могли надышаться на мальчика.

Он, в свою очередь, был так признателен за те чувства, которые эти старые добрые люди к нему проявили, что его маленькое сердце переполняла благодарность. И на душе было тяжко от обмана, ведь он совсем не немой, ему было стыдно, что он немец, в то время как вся страна воюет с немцами. Признаться им в своих грехах было сверх его сил, и не потому, что он боялся последствий, что его прогонят или сдадут властям, а потому, что не хотел их огорчать, разочаровывать.

После сытного обеда хозяйка спросила Роберта:

– А родители твои где?

В ответ он лишь пожал плечами, на сей раз искренне.

– А писать-то ты умеешь?