Балапан, или Как исчез из России один народ

Декабристы в свое время затеяли бузу с лозунгом «Чтобы не было бедных». Большевики же имели лозунгов видимо-невидимо. Некоторые из их активистов вообще разговаривали исключительно одними лозунгами, смысл которых можно обозначить так: «чтобы не было богатых».

Анна-Мария была малопрактичной женщиной, но nach und nach[3] научилась многому. Эмиль добывал корма для живности, саму живность, разводил ее и, несмотря на палки в колеса со стороны властей, все шло нормально и более того. Он кормил, ухаживал, строил-пристраивал-перестраивал; она доила, выращивала, собирала, варила, жарила и парила. Подраставшие дети были им подмогой.

Первую дочь свою Эмиль хотел назвать именем жены, но та настояла, чтобы в честь свекрови, Мари-Катрин; следующая – Амалия, в честь матери Анны-Марии; затем Сильвия, за ней на свет явился мальчик, Роберт, который был тоже хилым и болезненным, и все говорило о том, что он не дотянет до первого дня рождения, до третьего, пятого, седьмого… Но он дотянул, и отец занимался с ним отдельно закаливанием – купанием в холодной воде. Процедуры принесли свои плоды – в свои двенадцать это был отменный пловец, хотя и отставший от сверстников в росте – как будто все еще мальчик, даже не подросток.

Затем у Роберта появились две сестрички – подвижные, живые погодки-девочки, которых можно было принять за двойняшек, – Эмма и Нелли. После них случился выкидыш, и с тем «родилка» сломалась. Но если факт выкидыша и огорчил семейную пару, то факт поломки не огорчил никого, скорее наоборот.

К моменту начала войны сын Карл в свои 22 года служил в армии, однако прежде успел жениться. Сноха Ирма, жена и ровесница Карла, жила вместе с ними. На руках у нее был сын, первый внук Эмиля, Эдуард.

Дочь Мари-Катрин, которой было 19, тоже была замужем и с мужем Андреем Фукс, немного постарше ее, 27 лет, жила отдельно, в Гмелинке, в 25 верстах от родительского Штрассбурга. Она была hochschwanger[4] и рожать приехала к маме. Муж ее Андрей был занят в колхозе, работал днем и ночью, а одна она дома оставаться боялась.

У Амалии в ее 17 в голове была только учеба. Она была отличницей в школе и поступила в Саратовский университет на педагогический факультет. Готовилась отбыть на учебу. Но война по этим планам и надеждам сделала жирный прочерк.

Сильвии было 15, и это была уже сформировавшаяся, не по годам серьезная девица, красивая, с большими небесно-синего цвета глазами. У нее был жених, Александр Нахтигаль, совсем юный парень, ее одноклассник, такой робкий и застенчивый. Оба любили друг друга без памяти, со школьной скамьи, с присущим юношеским максимализмом, раз и навсегда, до гроба.

Роберт на момент депортации прожил почти тринадцать лет, вопреки всем прогнозам. Он отсутствовал вместе с отцом.

Две почти близняшки Эмма и Нелли, 11 и 10 лет, соответственно, мамины помощницы во всем, смешливые, жизнерадостные и конопатые, оказались в поезде вместе со всеми.

28 августа вышел знаменитый указ, и исполнители его не заставили себя долго ждать. Органы НКВД еще до опубликования указа наводнили республику своими людьми, на всякий случай. Согласно документу, каждой семье было разрешено взять с собой до тонны груза. Всю животину пришлось оставить. Да и из-за головотяпства и разгильдяйства, неорганизованности выселения, «острой необходимости» провести всю операцию по депортации в кратчайшие сроки, с собой взяли лишь то, что могли унести. Что могли унести в основном мужчины, так как у женщин были дети на руках. А на немногочисленных подводах, подаваемых для доставки на станцию, место едва ли можно было найти больным и беременным. С трудом удалось усадить беременную сноху Ирму, которая передвигалась уже с большим трудом – марш бросок в 25 верст ей, конечно, был не по силам. Исполнители железной воли говорили жертвам этой воли, что, мол, ненадолго, через два-три месяца вернетесь, нет нужды брать с собой много вещей, еды и т. п. В это хотелось верить, да и много ли можно было унести на себе?..