Балатонский гамбит

— Йохан, смотри.

Шлетт дернул его за рукав. Он повернул голову.

Маренн спрыгнула с проехавшего БТРа и ждала на противоположной стороне дороги, когда можно будет перейти.

— Зачем? Ну зачем? — он первым подошел к ней, остановив проезжающую машину. — Ты не слушаешься доктора Виланда?

— Нет, не слушаюсь.

— Пойдем. У нас сегодня скромный постой. Всего лишь небольшой глиняный домишко, в нем холодно, но мы натопили.

Он взял ее за руку и повел за собой. В небольших сенях, уставленных старыми, перекосившимися бочками, они остались одни. Она видела, как он хочет ее поцеловать, но сдерживает себя. Тогда она сама прикоснулась губами к его губам.

— Нет, нет, — он сделал над собой усилие, чтобы не ответить. — Виланд сказал: одно неосторожное движение — и начнется кровотечение.

— Он всегда преувеличивает, этот доктор Виланд, — она поцеловала его в нос. — Все будет хорошо. Движения полезны. Я всегда говорю своим больным: если можете ходить, ходите, не надо лежать и ныть. Когда мышцы действуют, кислород поступает, сердце бьется, то все неприятности проходят быстрее. Все будет хорошо. Я приехала, чтобы остаться с тобой на ночь. Если ты этого хочешь…

— Хочу ли я? Ты еще спрашиваешь!

— Только не клади меня на спину, начнется сильный кашель, он может спровоцировать кровотечение. Не забывай, я ничуть не меньше Виланда знаю, что можно, а что нельзя. Он — перестраховщик. Хотя трудно упрекнуть его в том, что он обо мне заботится. Все, только не на спину, ладно, Йохан?

— Йохан, здесь переключили от Дитриха, — за дверью послышался голос Шлетта. — Что-то срочное.

Он поднял голову.

— Меня?

— Нет, фрау Ким.

— Меня? — она пожала плечами, села на кровати.

— Мне надо одеваться. С повязкой это не быстро.

— Сейчас, подожди. Одеваться не нужно.

Он встал, застегнул китель, вышел из комнаты в сени. Она накинула на плечи полосатый плед, забралась на кровать с ногами. Он вернулся спустя минуту, неся с собой аппарат на длинном шнуре.

— Вот, — он протянул ей трубку, и только сейчас она заметила, что он снял обручальное кольцо, остался только перстень на правой руке.

— Спасибо, — она взяла трубку.

— Да, это я. Что? Из Берлина?

Она вздрогнула, испытав замешательство.

— Ну, хорошо, давайте.

Йохан поставил аппарат на пол. Лег на постель рядом, положив ноги в начищенных сапогах на спинку кровати. Она заметила, что он смотрит на нее. Они думали об одном и том же.

В трубке затрещало.

— Мама, — через мгновение Маренн услышала голос Джилл.

— Джилл, девочка моя, — она радостно улыбнулась, с сердца точно упал камень.

— Джилл, что случилось? Ты заболела?

— Нет, мама, я здорова…

— Ну, хорошо.

Йохан закурил сигарету, потом взял с тумбочки открытую бутылку коньяка Хенесси, отпил из горлышка. Проведя пальцами по ее спине, сдернул с Маренн плед.

— Мама, я сижу на Беркаерштрассе, чтобы получить возможность поговорить с тобой, — продолжала Джилл взволнованно. — Жду, пока дадут связь. И то мне помог бригадефюрер, а то меня близко бы никто не пустил.

— А в чем дело, дорогая?

— Мама, тут что-то происходит, я ничего не понимаю.

— Что происходит?

— Ко мне на Беркаерштрассе все время приезжает штурмбаннфюрер Менгесгаузен.

— Зачем? Он за тобой ухаживает? — Маренн улыбнулась.

— За мной? Что ты! Я никому не позволяю за собой ухаживать. Я люблю Ральфа и все.

— Ты у меня умная, серьезная девочка. Тогда что?

— Он привозит из фюрербункера какие-то карточки в конвертах, — сообщила Джилл. — От фрейляйн Браун. Их уже скопилась тьма-тьмущая, я не знаю, куда их девать. У меня и так много бумаг. Даже бригадефюрер спросил, что это за корреспонденция и почему Менгесгаузен все время бегает туда-сюда. Я ответила, что это пишут маме. Он спрашивает: фюрер? Я говорю, нет, фрейляйн Браун. А что пишут, я не пойму. «Он ей сказал, что все, она ждала, но он не пришел, она плакала, звонила ему. Он не пришел опять, он с ней порвал, она опять плачет». И так в каждом конверте. Я в полном замешательстве, что мне со всем этим делать. А Гарри ждет ответа. Приезжает, спрашивает, есть ответ или нет. А я его спрашиваю, ты от кого ответа ждешь, от меня? Может, мне кто-то объяснит, что все это значит?

— Менгесгаузен развозит конвертики, — Маренн усмехнулась. — Если, не дай бог, большевики окажутся в Берлине, это будет его первое сражение за всю войну. Конечно, я понимаю, его заставляют, вот он и едет.

— Мама, я сказала Отто…

— Ты сказала Отто?

— Да, он последние дни приезжал в Грюнвальд вечером, даже на ночь оставался, у тебя в спальне.

Маренн вдруг закашлялась и прижала ладонь к губам. Йохан осторожно взял ее за плечи, повернул в сторону, дышать стало легче.

— Мама, ты кашляешь? Что с тобой?

— Ничего страшного, — ответила она. — Я здесь немного простудилась. Весна, слякоть. Что дальше?

— Я его за завтраком спросила: что это значит? Он чуть кофе не поперхнулся, посмотрел на меня странно, но ничего не сказал. А Ральф заметил, что фрейляйн Браун, наверное, что-то не то съела. Ведь если фюрер ест невкусно, не будет же она есть вкусно. Вот у нее в голове и не хватает питательных веществ.