Балаустион

Сергей КОНАРЕВ ΒΑΛΑΥΣΤΙΟΝ

I. ЛЬВЕНОК

— Немедленно вернись, щенок! Отцовской властью приказываю тебе — стой!

Голос отца был пронзительно громким — казалось, он проникает в голову напрямую через затылок.

— Никогда!

Сердце судорожно колотилось, щеки полыхали жаром обиды и отчаяния. Проклятье! Как только отец посмел побуждать его к столь гнусному предательству?

— Стой, тебе говорят! Великие боги, ты меня слышишь?.. Леонтиск!!!

— К демонам! — не оборачиваясь, сквозь зубы прошептал Леонтиск, гневно тряхнув непокорной — спартанской! — гривой темно-каштановых волос.

Гравий дорожки с испуганным треском летел из-под ног, трехарочная колоннада главных ворот быстро приближалась. Услышав гневные окрики хозяина, из своей будки вылез, кутаясь в груботканый шерстяной плащ привратник Одрис — краснолицый, с тяжеловесной медвежьей фигурой. Он сделал было движение преградить Леонтиску путь, но в последний момент передумал, оценив ширину груди, мускулистые руки, нервно сжатые в кулаки, и угрожающе перекошенное лицо хозяйского сына. Молодой воин прошел так близко от него, что уловил исходящий из толстогубого рта фракийца кислый запах протухшей виноградной браги. Уже у самой калитки, полуобернувшись, Леонтиск уловил движение отца, собиравшегося погнаться за ним и успокаивающий жест появившегося из-под тени портика архонта. Архонт Демолай, поганый старый индюк! Без сомнения, это он выродил сей подлый план, предполагавший для Леонтиска роль убийцы своего повелителя и друга! Нет, в Эреб этих седовласых интриганов! Нужно немедленно предупредить Пирра!

С грохотом захлопнув тяжелую решетку калитки (отказать себе в этом удовольствии было бы просто преступно), Леонтиск оказался на Длинной улице — одной из самых нарядных и людных в Керамике, одном из самых престижных районов Афин. Помимо выходящих на улицу помпезных портиков и вычурных оград особняков знати, здесь можно было увидеть белоколонный фасад небольшого, но удивительно изящного храма Гермеса, чуть дальше звенел серебряными струями украшенный мраморными нимфами и наядами источник, — великие боги, его название совершенно истерлось из памяти! — а на заднем плане над крышами возвышался совершенно ненатуральный, похожий на театральную декорацию величественный холм Акрополя. За крышу Парфенона цеплялись неряшливые грязно-белые облака, сквозь которые силилось проглянуть болезненно-желтое зимнее солнце. В воздухе стоял запах влажной сырости, последствие выпавшего и тут же растаявшего снега — явления вполне рядового для стоявшего на дворе месяца маймактериона. Если же воспользоваться римским календарем — к этому моменту, увы, почти вытеснившим по всей Элладе не так давно общераспространенную афинскую календарную систему — то описываемые события происходили в пятый день месяца декабря. Порывистый зябкий борей развевал полы шерстяных накидок и зимних плащей многочисленных афинян, спешивших или неспешно прогуливавшихся — соответственно своему положению и заботам — в этот обеденный час.

Однако в данный момент Леонтиск, хоть и соскучившийся по родному городу, был вовсе не склонен любоваться его красотами. И путь его лежал не к агоре или Ареопагу, а в противоположную сторону, в Кидафиней, район мастерских, харчевен и дешевых публичных домов. Взгляд молодого воина туманился мутью горьких мыслей, а пунцовые пятна гнева все еще были приклеены к его щекам. Ничего не замечая, сын стратега Никистрата спешным шагом продвигался к одному ему ведомой цели, и был настолько поглощен этим, что даже не замечал недовольных возгласов прохожих, задетых его локтем или плечом.

Наконец, под подозрительными взглядами двух ободранных старух-попрошаек, Леонтиск пересек влажную мостовую и спустился по трем ступенькам к двери мастерской, традиционно украшенной молотом и подковой. Из глубины кузницы раздавалась разноголосица ударов металла о металл и ритмичное урчание мехов. В ноздри ударила тяжелая смесь едкой гари и кислого человеческого пота.

Остановившись на пороге, Леонтиск попытался сориентироваться, пока его глаза привыкали к сумраку.

— Приветствую тебя, Клитарх, сын Менапия! — преувеличенно-серьезно обратился он к ближайшему из замеченных обитателей кузницы.

Чумазый мальчишка годков десяти, выстраивавший в углу пирамиду из прямоугольных медных криц, глянув на Леонтиска, неторопливо повернул голову и с хрипотцой крикнул, пытаясь перекрыть металлический гвалт:

— Оте-е-ец!

— Чего тебе, Кли? — неожиданно скоро донесся отклик, тут же заглушенный протестующим шипением воды, в которую опустили раскаленную заготовку.