Балаустион

Очень счастлив, прочитав о твоих героических победах над осаждающими дом женихами. Прошу, любимая, еще некоторое время продолжать в том же духе. Клянусь, я не заставлю тебя ждать долго и участь Пенелопы (о намерении разделить которую ты с таким милым ехидством сообщаешь в своем послании) тебе не грозит. Повторяю — мы увидимся, как только это будет возможно. Поверь, я жду нашей встречи не меньше (а, может, и больше) тебя. И ужасно страдаю от воздержания (а поваренка, с которым ты флиртуешь, заколю вертелом, как хряка).

Масло в лампе на исходе, так что буду заканчивать. Да и не передать на пергаменте всего, что я хотел бы сказать, красивейшая из афинянок.

Говорю тебе — до свиданья, моя любовь. Буду с нетерпением ждать весточки и при возможности напишу сам.

Твой Львенок.

15-й день месяца февраля года первого сто восемьдесят первой Олимпиады.

Спарта».

Сложив пергамент пополам, Леонтиск онемевшими от непривычки к стилосу пальцами потер глаза, да так и застыл надолго, подперев голову рукой. Это письмо написал не он, а тот, прежний Леонтиск-афиненок, ныне умерший и похороненный. Нынешний, калека и предатель, едва помнил того, предыдущего, настолько лишь, чтобы написать от его лица письмо, описать то, чего он не чувствовал больше, но жаждал чувствовать — и невыносимо страдал от потери. Даже сам образ Эльпиники потускнел и отдалился, оставшись лишь далеким светочем в зловещей ночи, что окутала обугленную душу молодого афинянина. В кого он превратился, великие боги?

Неожиданно горло схватили невидимые пальцы, предательские слезы защипали веки, плечи сотрясли сухие рыдания. Закусив губу, Леонтиск, зажмурившись, затряс головой и глухо, упрямо и зло бросил в лицо своим демонам:

— Нет, не сдамся! Я пройду сквозь ночь, одолею всякое зло и выйду к огню. К тебе, моя дивная Эльпиника. Вырву червя из сердца, не позволю ему пожрать меня. Снова стану собой. Я БУДУ ЖИТЬ!

Когда он отнял руку от лица и вновь поглядел на мир, глаза его были сухими.

Конец

2 ноября 2001 года.

(12 марта 2004 года)