Балетная школа

Санек толкнул тяжелую дубовую дверь, и компания вступила в огромный торговый зал, чье богатое украшение служило визитной карточкой магазина с момента его основания. На стене напротив входной двери по-прежнему висел портрет Елисеева, и это почему-то не казалось странным, хотя повсеместно было в ходу уничтожение памяти о прежних временах.

– Наверное, намертво привинчен, – прокомментировал Митька.

Но его не слушали: он всегда так говорил при входе в магазин. Компания разбрелась вокруг большого прилавка, занимавший место в центре зала. За его прозрачными витринами были разложены колбасы, окорочка, аппетитно выглядевшие под светом ярких электрических лампочек, совершенно неэкономично освещавших товар. Воскресным утром покупателей было немного, но продавщица за прилавком стояла одна, поэтому очередь продвигалась небыстро – у ребят было время и осмотреться, и выбрать булку. Стоявшие в воздухе ароматы колбас вызывали обильное слюноотделение, но увы, накоплений у друзей не хватило бы на целый колбасный батон. Поэтому они ограничились московской булкой размером с хороший каравай, а на остальное изобилие любовались как музейными экспонатами, намереваясь взять на вес кусок ветчины насколько хватит оставшихся денег. Продавщица поглядывала на детей, глазевших на витрины, контролируя их действия. Но те чинно обошли центральный прилавок, и Эмма благовоспитанным голосом попросила булку и ветчины на сдачу. Протянув деньги и забрав покупку, она направилась к выходу, а за ней потянулись и остальные. Продавщица повернулась к следующему покупателю.

Приятели вышли на улицу и дружно направились к скверу на Триумфальной площади, чтобы там позавтракать купленными вкусностями.

– Эх, жаль нам в детском доме такого не дают, – блаженно вздохнул Митька, облизнув пальцы, хранившие вкус кусочка ветчины.

– Тогда это не было бы так вкусно, – поучительно заметила Катька.

– Когда я вырасту, буду каждый день покупать себе московскую булку, – заявила Эмма.

Остальные согласно кивнули.

***

В декабре начались настоящие – по мнению Катьки – репетиции: актеры вышли на сцену. И оказалось, что вызубренного текста мало для того, чтобы пьеса превратилась в спектакль. Построение первой мизансцены заняло больше часа. То Санёк-Кай, то Таня-Герда забывали, куда идти и что делать на каждую реплику. Получалось слишком наигранно.

– Но и стоять в одном углу сцены скучно! – размышляла вслух Серафима. – Зрителю это быстро надоест. Нужно действие на сцене, движение, а не просто иллюстрация слов автора.

– Серафима Павловна! – подсела к воспитательнице Эмма. – А если сюда танец вставить?

– Танец? – резко повернулась к девочке Серафима.

– Ну да, – чуть смутилась от такого внимания Эмма, но продолжила после легкой заминки. – Вот мой танец снежинки должен быть во втором действии, когда Герда в королевство Снежной Королевы приходит. А сейчас можно этот же танец дать, но как бы далеко. Я не знаю, как объяснить… Вроде как предвестник будущего.

– Как интересно! – воскликнула Серафима. – Танец как фон. За окном, да, легкий снег, ты танцуешь под едва слышную музыку, а Автор дает начало истории… Да, прекрасная мысль! Давайте попробуем.

По указанию режиссера дети соорудили из ширм окно, под которым сели Кай и Герда, а с другой стороны Эмма замерла в начальной позе танца снежинки.

– Мы еще светом подчеркнем, что здесь, в комнате, тепло, светло и уютно, а за окном – холод и снег.

Пустив на патефоне пластинку, Серафима дала Эмме знак начинать танец. Автор-Санёк заговорил свои фразы, вводящие в историю, а Кай и Герда увлеченно играли в кубики. Действие на сцене сразу обрело живость продуманной композиции. Эмма-снежинка не танцевала весь свой номер – ему отводилось место в сцене второго действия, и именно там ей предстояло показать его в полной форме. Проиграв эту сцену вступления несколько раз, юные актеры увидели, что Серафима довольна получающимся началом спектакля. Эмма же чувствовала необыкновенное оживление от того, что ее идея получила одобрение, и от самого танца, и даже от своего присутствия на сцене. Так и не согласившись на роль со словами, стесняясь своего голоса, она неожиданно легко ощущала себя в танцевальной партии, не требующей произносить фразы.

В отличие от подруги Катька не испытывала дискомфорта в роли Маленькой Разбойницы. Впрочем, она и не играла – она была этим персонажем. Серафима хорошо понимала, что ее маленькие воспитанники не были актерами, они не смогли бы сыграть персонаж, чей характер отличался бы кардинально от их собственного. Дети изображали самих себя, лишь надев другие имена и в рамках сюжета пьесы.