Она отвернулась и снова сосредоточилась на действии пьесы. Герда приступила к поискам Кая, и занавес закрылся для перемены декораций ко второму акту. Серафима Павловна даже не встала со стула – мальчики из нашей группы уже знали, что нужно делать. Одни унесли панели с изображением стен комнаты Герды и Кая, другие выставили фанерные деревья и разложили тюки белой ткани, обозначавшими сугробы. И действие началось. Катька подобралась, ожидая момента своего выхода. Я столько раз репетировала с ней ее роль, что уже знала и текст, и движения Маленькой Разбойницы как свои. Я взглянула на Катьку. Моей подруги больше не было. Рядом стояла, сосредоточенно кусая губы, дикарка с большой дороги. Даже осанка ее изменилась: Катька чуть ссутулилась, брови нахмурены, выражение лица настороженное. Я невольно подумала, что вижу перед собой подругу из ее беспризорного прошлого, когда любой воспринимался как угроза – свободе ли, еде ли, неважно. И не могла не отметить, как изменилась с тех пор Катерина. Понятно, что прошлое никуда не ушло из ее памяти, и сейчас именно оно помогало ей войти в образ озлобленной, но так отчаянно нуждающейся в друзьях девочке из леса. И при всем этом Катька не могла совсем забыть себя настоящую – все-таки никто из нас не был настоящим мастером перевоплощения. Она слегка переигрывала, на мой взгляд, но от этого ее небольшая роль вдруг заиграла красками затаённого смысла. Маленькая Разбойница за своими резкими фразами и грубыми жестами словно кричала: это все игра, на самом деле я другая! Странное чувство. Я взглянула на Серафиму. Она неподвижно сидела за своим столиком, листы с текстом повисли в ее руке, словно воспитательница забыла о своей роли режиссера и суфлера, завороженная разворачивающимся на сцене действием. А Катька и Маруся разыгрывали свой диалог нежности и грубости, увлекая за собой зрительный зал, заставляя забыть о том, что сугробы на сцене сделаны из тряпок, а деревья – из фанерок. Вот Герда ушла к невидимому зрителями северному оленю (у нас не хватило ресурсов, чтобы ввести его в спектакль, поэтому ограничились лишь упоминанием), а Маленькая Разбойница осталась одна. Она молча смотрела вслед Герде, и я со своего места видела, как меняется выражение лица Катьки, как будто она снимала маску, которую ее героиня носила всегда. И я почувствовала жалость к этой одинокой девочке, жалость, берущую за горло. И мне подумалось, что все мы, воспитанники детского дома, и есть такие маленькие разбойницы и разбойники, но в отличие от героини сказки, мы не смотрим с тоской вслед нашим мечтам об иной жизни. Катька тихонько вздохнула, распрямила плечи, и на ее лице вновь появилась маска упрямой бравады. В полной тишине Маленькая Разбойница удалилась со сцены, и мгновением позже наш скромный зрительный зал разразился аплодисментами. Осторожно выглянув в щелочку, я увидела, что в первую очередь аплодировали взрослые – наши воспитатели, а маленькие зрители лишь глядя на них подхватили. Это и понятно. Для них мысль, которую пыталась донести Катька, была еще слишком сложна, но у Марии Николаевны блестели глаза от слез. В первом ряду мальчик высокого роста громко и демонстративно хлопал в ладоши и свистел. Я узнала Катькиного знакомого, Дымова. Ему явно понравился Катеринин выход, но понял ли он тот тайный посыл, который вложил в уста героини наш режиссер? Я глянула на Серафиму. Та поднялась со своего места и что-то говорила Катьке, а та улыбалась, глядя на нашу воспитательницу.
