Балетные туфельки

– Мы ели рыбу. Это потому что пост. Когда Жардек и Бабка были маленькими, после рыбы было еще много-много других блюд, но мы, конечно, столько не ели. Сначала в рождественский ужин мы накрывали стол соломой.

– Соломой?! – удивилась мама Уолли. – Зачем?

Анна нахмурилась, пытаясь вспомнить.

– Это была как бы священная солома. После еды Бабка относила ее Того. Она старалась, чтобы этого не увидел Кристофер, потому что он стал бы смеяться, а над священным смеяться нехорошо, но Бабка говорила нам, что если Того съест эту солому, то целый год он будет здоров.

– Здорово, – сказала мама Уолли. – Может быть, стоит положить немножко соломы для Бесс и курочек. А скатерть поверх соломы стелили?

Теперь Анна вспомнила все.

– Да, самую лучшую скатерть. Потом, когда все садились за стол. Бабка приносила суп. Суп всегда был с миндалем и очень аппетитно выглядел. Потом была рыба с таким количеством соусов, что и не сосчитаешь.

– Боже мой! – воскликнула мама Уолли. – Хорошо, что мы этого не делаем, а то я бы на утро не проснулась.

Анна почти чувствовала вкус еды, о которой рассказывала.

– Потом шли торты. Самый вкусный называется пироги. Внешне это как батон хлеба, но внутри миндальная паста и маковые зернышки. Гасси всегда надо было останавливать, потому что иначе ему было бы плохо. А еще много других тортов и фруктов, высушенных в сахаре.

Мама Уолли решила, что она что-то упустила.

– Но что вы делали днем? Вы не развешивали носки или чулки?

Анна помотала головой.

– У нас не было носков и чулок, пока с'Уильям не купил их нам. А зачем их развешивать?

– В них дети находят подарки.

Анна откинулась на теплое плечо мамы Уолли.

– Но у нас тоже были подарки – вещи, которые покупал Кристофер, но самым лучшим были обертки, потому что на каждой Кристофер рисовал картинку, иногда…

Голос Анны стих. Это было уже слишком. Эти свертки были такие веселые и смешные. Уже никогда, никогда этого не будет!

Мама Уолли поставила Анну на ноги.

– Пойдем я покажу тебе, что я кладу в рождественский пудинг.

Уолли не очень-то умел придумывать тему для разговора. Все, что он хотел сказать, он прямо так и говорил. Но мама сказала, что надо помочь Франческо выговориться, и Уолли знал, что это необходимо сделать.

– Я хочу смазать мой велосипед, – сказал Уолли Франческо. – Пойдем?

Велосипед стоял под навесом, прислоненный к курятнику. Это место очень нравилось Франческо и Гасси.

Уолли принялся смазывать велосипед. Он был согласен с решением мамы, но сейчас у него было такое ощущение, что задавать Франческо вопросы значило совать нос не в свое дело. В конце концов, он сказал:

– Ну, как дела? Я про пятьдесят пенсов на уроки Анны. У вас хватает карманных денег?

Франческо ответил не сразу. Уолли посмотрел на него и заметил, что мальчик сглатывает слюну, стараясь не заплакать. Наконец Франческо заговорил, его голос звучал так, как если бы он говорил не с Уолли, а с кем-то другим.

– Всегда все было так просто. Кристофер ни о чем не думал, кроме своих картин, но если надо было что-то сделать, Ольга забирала у него холст и краски и не отдавала до тех пор, пока решение не было принято. А теперь нет никого кроме меня, и я не знаю, что нужно делать. Мы могли бы, наверное, накопить еще на один урок из карманных денег, но одного урока недостаточно, и нужно каждую неделю добывать эту огромную сумму в пятьдесят пенсов. В эту среду я должен заплатить, а в следующую – Гасси, но у меня сейчас ничего нет, кроме карманных денег, вообще ничего.

Уолли попытался подобрать нужные слова.

– А что будет, если Анна не будет заниматься, пока сэр Уильям не вернется и не продаст вашу картину?

Франческо подавил всхлипывание.

– А он вообще приедет? Он дал нам адрес, и я отправил ему письмо с маркой.

– Что ты написал?

– Я не знал, как написать, поэтому я просто попросил, чтобы он приехал к нам и помог продать картину.

– Не стоит волноваться, он приедет.

– А что, если он никогда не приедет? Уолли, ты не понимаешь. Анна должна учиться, для нее не учиться – это большое-большое горе.

Уолли вытер велосипед тряпкой.

– Чего я не понимаю, так это почему ты так переживаешь. Ты же ничего не можешь поделать.

Франческо посмотрел на Уолли, и в его глазах сверкнули слезы.

– Я никогда не знал, что значит быть старшим. Теперь все зависит от меня. Больше никого нет. Вообще никого нет.

– Ладно, – сказал Уолли, – побежали домой, а то у нас горячие тосты с соусом к чаю.

На следующее утро на игровом поле во время перемены Уолли отвел Франческо в угол. Там он протянул ему конверт, в котором была банкнота в один фунт и пятидесятипенсовая монета.

– Бери, – сказал он Франческо. – Это тебе. Этого хватит на три урока, еще за три заплатит Гасси, итого – шесть недель, а уж тогда с'Уильям точно вернется.

Франческо побледнел, а потом покраснел.

– Один фунт и пятьдесят пенсов! Откуда ты взял столько денег?

Уолли состроил гримасу.

– Только не надо никаких подозрений. Я достал их честным путем, – он пытался, чтобы его голос звучал как можно более обычно. – Если хочешь знать, я продал велосипед.