Балканская звезда графа Игнатьева

У входа во дворец корчились в муках несчастные, посаженные на кол для устрашения чужака. Несчастные казнённые освещались заревом большого костра. Костры несколько меньших размеров располагались по двору и в заворотах тёмных коридоров, ведущих на внутренний дворик, где происходила аудиенция. Их пламя освещало путь, бросая красноватый, зловещий оттенок на вооружённых халатников, в высоких туркменских шапках, составлявших дворцовую стражу и размещённую по всему пути шествия. Николай Павлович нашёл хана на небольшом дворике, сидящим на возвышении из глины и покрытом коврами. Надобно сказать, что он совсем не идеализировал этих восточных деспотов, с которыми по государевой воле ему пришлось иметь дело, догадываясь об их коварстве и жестокости. Но к этому человеку с высокомерным и равнодушным взглядом, с выпяченными от важности губами, после всего увиденного при входе, Игнатьев испытывал почти физическое отвращение. Перед ханом, на ковре, лежал кинжал и кремнёвый пистолет, а за ним — как и в первую аудиенцию — находилось государственное знамя и несколько вооружённых людей. На ступеньках сзади и по бокам седалища стояли вооружённые с ног до головы люди. Хан заявил, что условием ввода русских судов в реку Амударью будет признание за Хивой территорий до междуречья Сырдарьи, Эмбы и Мерва. Это означало, что Хива претендует на уже освоенную русскими часть земель по Сырдарье и Эмбе, а также на владения туркменских племён. После того как Игнатьев категорически отказал в подобных претензиях, хивинский правитель посоветовал ему быть сговорчивей, намекнув с приторной восточной улыбкой, что гость полностью находится в его власти.

«У царя много полковников, и пропажа одного не произведёт беды. Задержать же меня нельзя» — с этими словами Игнатьев выхватил револьверы и пригрозил убить всякого, кто к нему подойдёт. На скуласто-бронзовом, бараньем лице хана, онемевшем от неожиданности, читался животный страх. Пользуясь минутным замешательством охраны, Игнатьев выскочил в коридор, услышав, как за стеной подняли шум казаки из его конвоя, пытаясь пробиться поближе к двери. Вместе они пробежали к выходу, где уже ждали осёдланные кони…

Более успешно прошли переговоры в Бухаре. С эмиром Насруллой Игнатьев заключил договор, предусматривавший свободное плавание по реке Амударье русских судов, сокращение в два раза таможенных пошлин на ввозимые товары, учреждение в Бухаре торгового агентства. Эмир хотел, чтобы Игнатьев непременно выехал на слоне из Бухары — его подарке «белому царю». На обратном пути Игнатьев подружился с животным, подкармливая его сухарями и сахаром почти при каждой встрече. Завидя начальника экспедиции, слон приветствовал его трубным звуком, походившим на сигнальный выпуск пара из трубы речного парохода, и поклоном. Свита, путешествующая на лошадях и ишаках, разлеталась в разные стороны от его оглушительного рёва.

Переезд из Оренбурга через Симбирск и Москву, несмотря на наступившие сильные морозы, Игнатьев совершил на почтовых, а оттуда по железной дороге прибыл в столицу. Так кончилось его тяжёлое семимесячное путешествие в Азию. В Петербурге, куда вести об экспедиции не доходили, всех её участников давно считали погибшими и даже заказывали в церквах поминальные молитвы. Когда Игнатьев, вернувшийся домой, зашёл без доклада в кабинет отца и застал его тогда за чашечкой чая, то богобоязненный Павел Николаевич был так поражён его появлением, что первоначально испугался и принялся креститься, приговаривая: «Чур меня! Чур меня!»

Затем последовала ещё более сложная миссия в Китай, больше напоминавшая политический детектив на фоне так называемой «опиумной войны». Поясним читателю. Ещё в 1858 году графом Муравьёвым был заключён Айгунский договор, по которому левый берег Амура отходил к России, а земли в Приморском крае объявлялись в общем владении России и Китая до определения границы. Главной задачей было добиться ратификации договоров, так как китайское правительство отказывалось признать Айгунский договор и затягивало ратификации следующего — Тяньцзиньского договора, в котором речь шла как раз о разграничении границы.

Неофициально Игнатьев должен был добиться, чтобы другие державы не смогли добиться от Китая исключительных прав и уступок в территориальном вопросе. Выехал Игнатьев совершенно простуженным и в сопровождении врача, так как во время перехода через Байкал он провалился в полынью. Тем не менее посланник гнал на санях по весенней распутице с сумасшедшей для того времени скоростью — до 300 вёрст в сутки и уже в ночь на 4 апреля был в городке Кяхте на границе с Монголией. Через месяц Игнатьев въехал в Пекин, соблюдя все мудрёные китайские «чайные церемонии», как большой вельможа, в роскошном паланкине. Через некоторое время и в Пекине, и за его пределами его станут уважительно называть И-Дажень, что значит «сановник И».