Балканская звезда графа Игнатьева

С княжной Екатериной Голицыной Игнатьев познакомился ровно через год, начав посещать гостеприимный княжеский дом. Катя Голицына всегда была в окружении многочисленных поклонников, улыбчива, мила, насмешлива и казалось, вовсе не обращает на бравого генерала никакого внимание. «Я ещё молодая, у меня ещё тысяча планов, и из тысячи шансов я не упущу ни одного», — кокетничая, говорила кавалерам юная княжна. Ей хотелось веселиться, ей нравились балы. В общем, эдакая пигалица! Игнатьева, наоборот, светская жизнь тяготила. Да и танцевал он последний раз лет десять назад, ещё в чине поручика. И то это был вполне приличный котильон — вид кадрили, а не какая-нибудь там разухабистая мазурка! «У нас с вами до ужаса много общего, если не считать того, что мы полная противоположность друг другу. Начиная от внешности, заканчивая темпераментом!» — хихикала Катенька, подразнивая его. — «И при этом, сударыня, я вас просто обожаю», — отшучивался в ответ Игнатьев, а на душе скреблись кошки. — «Да-да, — переходила во встречную словесную атаку девушка. — Мужчины меня обожают, кружа вокруг меня, как мотыльки. Однако я люблю умных мужчин, но попадаются больше глупые. Почему-то они меня обожают». И снова неистово хохотала, запрокидывая беленькое личико.

Неожиданно всё изменил случай. Как-то зайдя в комнату и застав её совсем одну, без кавалеров, сидящую в кресле за чтением бульварного романа, новоиспечённый дипломат смутился и решил откланяться:

— Простите, сударыня. Быть может, вы не желали, чтобы я навестил вас сегодня. Впрочем, если вас смущает моё присутствие, я тотчас готов покинуть вас.

Она посмотрела на него снизу вверх, как дети смотрят на взрослых, тихими серьёзными глазами, — такими Игнатьев ещё никогда их не видел! — и, откинув с лица тяжёлую прядь темно-каштановых волос, вдруг сказала: «Да не будьте же вы таким скованным, я не убью вас за это!»

В груди Игнатьева после этой фразы что-то оборвалось…

А дальше — дальше ничего не происходило. Шли дни и месяцы. Игнатьев робел от её обхождения и, несмотря на благорасположение будущей тёщи, не решался объясниться, откладывая решительный разговор. Удивительное дело — столько раз в своей жизни он был на волосок от смерти и не терялся в самых сложных обстоятельствах, а тут словно впал в ступор, боясь услышать повторный отказ.

— Смотри, уведут у тебя невесту, будешь потом локти грызть! — как-то за обедом не выдержала мать. В её остром проницательном взгляде светилась энергия Мальцевых — заводчиков, коммерсантов, знаменитых предпринимателей: — Уводи её сам, будь, мой милый, проворнее в делах сердечных. Мой батюшка Иван Акимович не сплоховал, и у Василия Львовича Пушкина увёл твою бабушку. Первостатейная красавица была![7]Игнатьев умоляюще взглянул на мать, на щеках зардел румянец. Мать не подала виду, отметая в сторону деликатность темы, и веско заключила родительский совет: «Действуй же, Николенька, счастие в твоих собственных руках!»

Вскоре Игнатьев, бледнея и смущаясь, попросил руки Катеньки Голицыной. В ответ, вопреки всем страхам, прозвучало желанное «да». Пара венчалась в русской церкви немецкого города Висбаден. Екатерина Игнатьева стала матерью восьмерых их детей (первый умер в младенчестве), но она никогда не ограничивала свои интересы семейным кругом или светскими успехами. Её жизнь стала неотделимой частью дела её мужа. Двери русского посольства в Константинополе были всегда широко открыты. Здесь находили помощь и убежище похищенные девушки, дети-сироты и болгарские повстанцы, которые, снабжённые русскими паспортами, отправлялись в Одессу, открылся госпиталь для больных. Во всём этом послу помогала его супруга. Набело, своим тонким изящным почерком, она терпеливо переписывала многие донесения Игнатьева, по форме букв больше напоминавшие острые пики Альп или очертания Кавказского хребта. Кроме того, жена посла щедро занималась благотворительностью — почти все прошения о денежной помощи от женщин, как правило, подавались на её имя. Вечно деятельная и неутомимая, Катенька Игнатьева и на посольских приёмах царила как законодательница тона и вкуса, блистая природной красотой и ювелирными украшениями. После одного из таких светских раутов во дворце персидского посланника в Царьграде Мирзы-Мошин-хана один французский поэт напишет о ней в своей оде: «О царице бала один турок сказал совсем тихо то, о чём думал каждый, но не смел признаться вслух: «Эта женщина может покорить Стамбул одним только словом, одной улыбкой — всю Азию».