Балканские призраки. Пронзительное путешествие сквозь историю

Цыгане, которых я видел на палубе, соответствовали самым худшим стереотипам: пьяные, опасные, с беспокойными руками, так и тянувшимися что-нибудь хапнуть. Э. О. Хоппе пишет, что для румынского цыгана «самая большая ценность» – скрипка. «Отними у цыгана скрипку – и он пропащий человек». У тех цыган, которых я видел, скрипок не было. Уолтер Старки написал целую книгу – Raggle-Taggle – про цыганских бродячих музыкантов в Венгрии и Румынии. Но я нигде, ни на борту этого катера, ни в других местах, где мне довелось побывать, не слышал такой «музыки со странными ритмами и витиеватыми трелями», которую описывает Старки. Чаушеску уже давно распорядился, чтобы у исполняемых публично цыганских песен было марксистское содержание, поэтому играли и пели мало, и традиции постепенно были утрачены. Из транзисторов на борту катера неслась самая пошлая западная попса. Но меня больше нервировал алкоголь.

Не только цыгане, но и почти все мужчины на этом катере (а мужчин было гораздо больше, чем женщин) были пьяны и пьянели все больше очень неприятным образом. Когда в буфете закончилась цуйка, бутылки стали извлекать из дорожных мешков. В одних был самогон, в других – медицинский спирт. Пассажиры постепенно сходили на остановках, толпа редела. Но я заметил, что самые крутые пьяницы оставались на борту и перебирались с палубы внутрь. Непогода вынудила меня сделать то же самое.

Воздух во внутреннем помещении был как невидимая стена, в которую я ткнулся лицом. Окна наглухо запечатаны, кислорода, казалось, почти не осталось, вместо него был сплошной углекислый газ, пары самогона, тяжелый запах пота и сизый табачный дым. На столах громоздились пустые бутылки. Цыгане, украинцы и прочие разговаривали криком, предвещавшим насилие. Они были одеты в свитера и спортивные куртки, потерявшие цвет и форму, поскольку их носили ежедневно и никогда не стирали, и обуты в тапочки, серебристые пластиковые туфли с заостренными мысами и прочие не поддающиеся описанию опорки. Я был голоден, устал стоять на ногах, поэтому решил занять свободное местечко среди этой компании.

По-румынски я говорил плохо, но зато знал французский и немецкий. К сожалению, парень, сидевший напротив, кое-как объяснялся по-немецки.

Он перегнулся ко мне через широкий стол, смахнув на пол пустую бутылку, и, глядя на меня мутным взором, характерным для сильно выпившего человека, стал кричать, брызгая слюной мне в лицо:

– Ja, ich spreche Deutsch [да, я говорю по-немецки], ja, ja, ja…

Я пытался сделать вид, что не понимаю, но он уже рассказывал историю своей жизни. Он родился в деревне, расположенной в дельте, в смешанной румынско-украинской семье. В 1960-х гг., когда Георгиу-Деж и Чаушеску начали строить крупнейший в Румынии металлургический комбинат в Галаце, что в 70 километрах к северо-западу от Тулчи, там, где в Дунай впадает река Прут, берущая свое начало в Молдавии, он нанялся туда на работу и остался насовсем, лишь изредка навещая родителей в деревне. Он женат, у него есть дети, но живет он по-прежнему в общежитии для работников комбината. Он говорит по-румынски и по-украински и каким-то образом немного нахватался немецкого.

Когда я наконец открыл рот и сказал, что я американец, он закричал:

– Чаушеску nicht gut [плохой], Илиеску gut, sehr gut [очень хороший].

Это он повторил несколько раз, словно я не слышал. Затем продолжил:

– Studenten auch nicht gut [студенты тоже плохие].

– Почему? – спросил я.

– Faschisten! – крикнул он, брызгая слюной.

Я решил не спорить. На столе под бутылками лежала проправительственная газета. Я увидел, что в заголовке статьи упоминается бывший румынский король Михай, и поинтересовался его мнением насчет короля.

– Nicht gut, nicht gut… Он Гогенцоллерн, Гогенцоллерн, иностранец, иностранец.

Мужчина перевел мой вопрос окружающим, которые начали что-то кричать про Михая. Я не понял ни слова, но звучало все весьма злобно. Он объяснил мне, что в 1947 г. Михай бежал из Румынии на личном поезде и увез из страны все деньги и произведения искусства. Это, конечно, было очень похоже на то, что сделал отец Михая, король Кароль II, в 1940 г.[34]. Но когда я попытался сказать об этом, мой собеседник закричал: «Nein, nein!» Я закрыл глаза, сделав вид, что сплю. Пьянка продолжалась.