Балканский венец. Том 2

– Да вроде, она тоже… с этим Вуком…

Господи Боже! Вот чем, чем село наше заслужило позор такой?!

– Дело вроде так было, – кум прокашлялся и продолжил. – Любица-то к нему в шупу за кузней чуть ли не с первого дня бегала. Мол, покушать принесу, сливовицы и прочая. Ну и вроде там всё у них и сладилось. А тут уж не знаю, как и где, а заарканил он и Адрияну тоже. Ну, а они ж с Любицей товарки, языки как помело, друг дружке всё и выболтали у чесмы. Тут и началось…

Слобо с кузнецом только и делали, что ухмылялись да подливали сливовицы в чоканчичи. А кум не мог остановиться:

– Говорят, как только заходит солнце, этот самый Вук приходит к Любице в кучу, она затворяет за ним дверь, и начинается такое, отчего все стены ходуном ходят.

– Ну ты скажешь, кум, ходуном, – прервал его Слобо. – Это что ж делать надо? Чтобы бабу отходить, кучу шатать не надобно.

– Вот за что купил, за то и продаю, – огрызнулся кум. – Старая Сенка шла как-то ночью возле Любицина дома, и видела…

– Да что она там видеть могла, она наполовину слепая и глухая.

– Знаешь, Слобо, такое и слепые, и глухие приметят.

– Послушай, кум, ты мне голову не морочь. Как он может по ночам посещать Любицу, ежели он все ночи напролет кует тут нам сабли? И Петар говорит… Петар, ты слышишь? – кузнец решительно кивнул головой. – Говорит, что работа эта на всю ночь, а то и больше. Чем крыть будешь?

– А давайте пойдем и проверим! – кузнец стукнул кулаком по столу. – А то что же это получается?

Что получается совершенное безобразие, было и так уже ясно. Но предложенный Слобо способ выяснить, наконец, подноготную этого городского, пришелся всем по нраву. Надо нынче же ночью пойти к Любице и проверить, так ли всё обстоит, как люди говорят. И если Вука этого удастся поймать там на тепленьком, тут же и поговорить с ним серьезно, по-мужски. Дескать, мы тебя, мил человек, брали в кузню, клинки ковать, а не баб наших охаживать. Ну и засветить ему пару раз. Только несильно, ему еще работать надо.

Кум и кузнец шумно, стуча кулаками по столу, поддержали этот план. По мнению Сречко, он был не хуже того, что задумал вождь Караджорджа относительно Белграда. Решено было позвать с собой двоюродного брата Слобо и еще парочку соседей, для острастки обнаглевшего чужака. Кум взялся подсобить, позвать их. Баб и девок отправили спать. Чтобы самим не заснуть, налили себе еще по чоканчичу. Слобо выставил на стол вчерашнюю гибаницу и остатки запеченного поросенка, а потом и вовсе покусился на драгоценные запасы кафы.

К полуночи они с Петаром все равно захмелели и заснули, привалившись друг к дружке, но кум разбудил их. Вышли во двор. Ночи были еще прохладными, изо рта шел пар. Пришлось накинуть кожух. Любица жила на другом конце села. Темнота была – хоть глаза выколи. Холодный ветер дул с Цер планины. Гулко шумели сосны.

У любицыной кучи их встретил соседский сын, они с братом несли дозор. Собак собрались было прикормить, чтоб не лаяли, да только те сами попрятались по закоулкам, тихонько скулили и на еду даже не смотрели.

– Ну что? – спросил у парня Слобо как можно тише. – Там он?

– Да вроде, – ответили ему, но как-то неуверенно.

– Кто-то хоть видел, как он туда вошел?

– Не видели, врать не станем. Но он там, внутри.

– Откуда ж вы знаете?

– А ты послушай!

Слобо тихонько подкрался к куче, к приоткрытому окошку, и стал слушать. Не зря говорил святой отец, что, мол, слышащий да услышит. Слобо и услышал. Тот самый стон, который баба издает, когда она с мужиком милуется. А Любица уж старалась на все лады: и постанывала, и вскрикивала, и говорила что-то, будто в бреду. Всё это странно напомнило старосте то, что он слышал недавно во сне. Внутри у него все похолодело. «Неужто это он? – подумалось старосте. – Тогда чего ж мы ждем?!»

Они ворвались в кучу, вышибив дверь. Соседские сыновья посланы были караулить под окна. Внутри было темно, не разобрать, что к чему. Во тьме вошедшие наткнулись на какие-то вещи, повалили лавку, с полок что-то посыпалось им на головы. А вот и Любица. Одна, с ней вроде нет никого. Хороша чертовка! Светильник еле освещал ее, и она казалась в тот миг особенно красивой – в одной рубашке из тонкого льна, открывающей грудь, с рассыпавшимися по плечам волосами цвета прелого сена и влажными блудливыми глазами.

– Что вам здесь надо?! – закричала она пришедшим, ничуть не смутившись. – А ну пошли вон!

Губы ее алели особенно ярко, а на щеках разлился греховный румянец. Ах, Любица!

– А ты не кричи, Любица. Мы за твоим полюбовничком пришли, дельце к нему есть.

– Прочь, прочь от меня! – орала Любица, пытаясь натянуть ткань рубашки на свою пышную, как погача, грудь. – Кто меня тронет, тому не поздоровится!