Балканы: окраины империй

Приходится признать: в XX веке в целом разногласия между сербами и албанцами оказались слишком резкими, потому эти два народа и не смогли ужиться в одном государстве. Очевидно и другое: оба общества, сербское и албанское, традиционалистские и в этом отношении похожие друг на друга, стали заложниками недоговороспособности и националистических убеждений своих политических элит. Показательна судьба Ибрагима Руговы, писателя и интеллектуала с парижским образованием, в 1990-е годы возглавившего институты параллельной албанской государственности в Косове[19]. Ругова выступал за ненасильственное сопротивление Югославии и часто не отказывался от контактов с Белградом, предпочитая переговоры перестрелкам. Это не нравилось многим: албанские партизаны считали Ругову недостаточно решительным, обзывали плохим патриотом, обвиняли в национал-предательстве, а в последнее десятилетие взяли-таки верх над его сторонниками и последователями в политической внутриалбанской борьбе. Памятник первому президенту Косова — в его бронзовой фигуре можно разглядеть черты Махатмы Ганди и Андрея Сахарова — установлен в самом центре Приштины, на бульваре Матери Терезы. Теперь этот политик — удобная сакральная фигура, мертвый пример непротивления злу насилием, на который можно ссылаться как на аргумент в дискуссиях об избыточной воинственности албанцев. И Ругова — кавалер золотого ордена Героя Косова.

В разговорах с сербами о потерянном Косове почти всегда сквозят горечь и растерянность. Есть у меня подозрение, что белградский политический класс не готов отказаться от выглядящей сейчас со стороны утопией надежды на возвращение области. Как знать, может, сербы просто затаились в ожидании новых обстоятельств? Они ведь веками жили на этой земле, они уже не раз приходили сюда в том числе с намерениями завоевать, освоить, колонизировать, заселить, прогнать других. Затем, и тоже уже не раз, сами бывали изгнаны, но всегда сохраняли при этом пусть иллюзорную веру в свое косовское право. В конце концов, что такое два десятилетия международного протектората в Косове, что такое на 60 % признанная международным сообществом независимость по сравнению с почти пятью веками османского ига? В дружеских сербских компаниях я не раз слышал такой вот последний тост, аналог русской «стременной»: «Увидимся через год в Косове, если Бог даст!»

Всевышний пока не дает, но, вот представим себе, многие сербы думают так: пусть даже не при жизни сегодняшних поколений, пускай не завтра, но когда-нибудь все же настанет этот светлый день. И танк с сербским гербом на башне притормозит в древнем Призрене возле горящей огромным костром мечети Гази Мехмета-паши. И заглушит механик-водитель фырчащий двигатель, и вылезет из люка боевой машины симпатичный молодой капитан по имени Джордже или Йован. И прекрасная скромница в пышном народном наряде, в волосах которой заиграет в лучах солнца алый весенний цветок, поднесет герою кувшин со студеной водой из Быстрицы. И стянет капитан с головы пропотевший шлем, отведает ледяной водицы, от которой ломит зубы, улыбнется девушке ласково и скажет от всей души всем албанцам на свете: Mirupafshim! Давай, до свидания!

Таким, например, мог бы выглядеть будущий косовский миф со счастливой для идей сербства развязкой. А классический косовский миф, сформированный средневековым народным эпосом и его более поздним прочтением, лежит, как принято считать, в самой основе сербской национальной идентичности. Одну из многочисленных интерпретаций предложил в 1919 году мастер исторической живописи Урош Предич, автор картины «Косовская девушка»: красавица в праздничном одеянии, в богато вышитом венке помогает раненному на поле брани витязю утолить жажду. Эта милосердная молодая женщина — аллегория страдающей Сербии. Тему художнику Предичу подсказала народная песня: от витязя Павле Орловича, умирающего на трупе поверженного им в битве на Косовом поле врага, девушка узнает о гибели своего суженого Милана Топлицы с братьями и оплакивает их кончину:

Бедная, мне нет на свете счастья.
Если ухвачусь за ветку ели,
Тотчас же зеленая засохнет.