Баллада о Максе и Амели

– Еще увидимся?

– Я тоже этого не понял. Как мы могли бы еще увидеться? Увидеться снова мы никак не могли! Мы с тобой умирали, лежа на снегу… И тут я проснулся и увидел, что лежу здесь, под кустом, и дрожу всем своим телом. Почти так же, как сейчас.

Черный пес и в самом деле весь дрожал. Я тоже. Из его сна я очень многого не поняла. Не поняла, что такое нож, и что такое земляника, роза и сирень. Не поняла, каким образом черный пес мог в своем сне чувствовать запахи. И откуда он знал, что Фрейей была именно я? Однако больше всего мне было непонятно то, что в этом сне мы были друг для друга возлюбленными. Если бы я когда-нибудь кого-нибудь полюбила, это наверняка был бы не какой-то там слабовольный пес.

Тем не менее его описание сна показалось мне более правдоподобным, чем любая из старинных историй, которые когда-либо пела Песня, и даже более правдоподобным, чем ее песни о нашей маме, в правдивости которых мы не сомневались, так как некоторые из воспеваемых в них событий пережили сами.

– «Мы еще увидимся».

Черный пес еще раз произнес последние слова того человека, как будто ему хотелось в них получше вдуматься, почувствовать на языке горечь этого обещания.

– Это был всего лишь сон, – попыталась я его успокоить. Его и себя.

– Всего лишь сон, – тихо повторил он, как заклинание.

– Не бывает никаких людей в маске ворона.

На этот раз он ничего не сказал в ответ.

– Ты не Бальдр, а я – не Фрейя. Мы – Макс и Рана.

После всего, что мы с ним пережили – хотя это и происходило всего лишь во сне, – он уже больше был для меня не «чужаком» и не «черным псом», а Максом. И Макс повторил мои слова:

– Макс и Рана.

6

У нас в ушах еще какое-то время звучали наши имена, пока, наконец, они окончательно не стихли и мы не стали слышать лишь звуки нашего дыхания и легкого ветерка, который никак не мог ослабить жару, становившуюся невыносимой уже даже сейчас, утром. И тут вдруг я почуяла, что с другой стороны горы приближается мой брат Гром.

– Беги отсюда! – рявкнула я Максу.

– Почему?

– Сюда идет мой брат, – сказала я. – Если он тебя увидит, тебе не поздоровится.

– Не поздоровится?

– Мой глаз.

Макс догадался, что я имела в виду.

– А как же ты?

– Я… я как-нибудь выкручусь, – ответила я, хотя не очень-то в это верила.

– Кто этот чужак? – рявкнул Гром, появившись на вершине мусорной горы.

– Да беги же ты! – буркнула я Максу.

Он, однако, принял такую позу, как будто хотел меня защитить, – так, как в его сне Бальдр защищал свою Фрейю.

– Ты нас предала, сестра! – прорычал мой брат и побежал вниз по склону горы мусора.

Он уже давно искал повода, чтобы меня убить, и вот, наконец, нашел. Он разорвет мне горло и затем заявит нашим братьям и сестре, что я переметнулась в другую свору, которая хотела отнять нашу территорию.

– Не трогай ее! – рявкнул Макс.

Мой брат уже достиг основания горы мусора и теперь с надменным видом подходил к нам с Максом.

– Ты хочешь со мной сразиться? – прорычал Гром.

Макс ничего не ответил. Вместо этого он отступил к реке. В своем сне он вообще-то вступил в схватку. Он, правда, затем потерпел в ней поражение, но все же он в нее вступил. Однако в действительности он не был Бальдром, а я не была Фрейей. Мы были Максом и Раной. И каждый из нас был по-своему слабее, чем Гром.

– Не трогай его, – рявкнула я Грому с таким угрожающим видом, на какой только была способна.

– А иначе что будет? – презрительно спросил Гром.

До меня донеслось его учащенное дыхание.

– Не трогай ее, – тихо сказал Макс, стоя возле самой реки.

Он просил за меня. За меня, а не за себя.

Гром повернулся к нему.

– Кто ты? Твоя свора где-то поблизости? – спросил мой брат.

Макс попятился еще дальше и оказался стоящим всеми четырьмя лапами в воде.

– Нет, – с презрительным видом констатировал Гром. – Если бы твоя свора была где-то здесь, ты не описался бы сейчас от страха.

Он убьет Макса. А затем вырвет мне и второй глаз. От охватившей меня паники я закрыла свой единственный глаз. Мне захотелось взвыть. Я могла вытерпеть что угодно – да-да, что угодно, – но не такую боль, которую тогда испытала. Я услышала, как Гром подходит к реке. Медленно. Именно идет, а не бежит. Макс стоял по колени в воде. Это удерживало моего брата на берегу. Мама ведь внушила нам, своим детям, что глубокая вода – это смерть.

– Сестра… – Гром произнес это слово так презрительно, что мне показалось, будто он его не произнес, а выплюнул. – Ты – предательница.

Мой здоровый глаз отчаянно дернулся под закрытым веком.

– Твой здоровый глаз… – прорычал Гром.

Ему не нужно было ничего больше говорить: мне и так уже стало понятно, что он сейчас собирается с моим глазом сделать. Сейчас было лето, и оправиться от такой раны я не смогу. Гром шаркал передними лапами по песку, готовясь к нападению. Макс тяжело дышал и переминался в воде с одной передней лапы на другую.

Вода!