Баллада о Максе и Амели

Я приблизила свою мордочку к его лапе, аккуратно ухватилась зубами за край металла и вытащила его из раны. Черный пес взвыл. Из раны потекла кровь. Я сказала: «Тихо, даже не шевелись».

Хоть я и не надеялась на это, мой голос, похоже, подействовал на него успокаивающе. Я сначала вылизала кровь из раны на его лапе, а затем втерла языком в эту рану свою слюну, чтобы не началось воспаление. Все это черный пес покорно терпел, хотя ему, конечно же, было очень больно.

Закончив, я выпрямилась. Он посмотрел на меня быстрым взглядом, затем глаза его снова закрылись. Мне показалось, что он что-то пробормотал. Может, поблагодарил меня? Или хотел рассказать мне, кто он такой?

Я легла к нему так близко, что моя мордочка почти касалась его морды. Так близко я не лежала еще ни с одним псом не из нашей своры. Когда меня еще звали Пятном, я иногда мечтала о том, чтобы прикоснуться своей мордочкой к морде какого-нибудь пса. С тех пор, как меня стали звать Раной, я знала, что эти мечты так и останутся мечтами.

За мгновение до того, как веки незнакомого пса вздрогнули в последний раз и он потерял сознание, я наконец-таки поняла, что он сказал. «Я хочу домой».

2

Черный пес перебирал во сне лапами и тихонечко скулил. Ему, по-видимому, снилось, что за ним гонятся дети. Я стояла рядом и смотрела на него, не зная, что же мне сейчас следует делать. В животе у меня урчало. Могла ли я попросту оставить этого пса лежать и вернуться к той консервной банке с остатками рыбы? Я терзалась сомнениями, хотя и осознавала, что ему угрожает очень большая опасность. Опасность эта исходила не от тех детей, хотя и не исключено, что они могли вернуться с подкреплением. Главным источником опасности для него было яркое солнце. Если он так и останется без сознания, ему придется пролежать весь оставшийся день на жаре. Слишком много тепла мы, собаки, выдержать не можем. Оно накапливается под нашей шкурой, и это вскоре приводит к тепловому удару. Хотя у черного пса и потели лапы, что обеспечивало небольшое охлаждение, он был без сознания, а потому не мог себя вылизывать. Даже в том – надо сказать – маловероятном случае, если он сможет продержаться весь этот жаркий день до наступления темноты, к вечеру он так ослабеет, что не сможет отогнать от себя крыс, которые ночью выползают из своих нор. Одну крысу, может, даже двух или трех, ему еще удастся отогнать, однако когда эти зверьки чуют добычу, они появляются целой стаей.

В животе у меня заурчало еще сильнее, и это напомнило мне, что было бы все-таки неплохо вернуться к той консервной банке. Однако если бы я оставила черного пса лежать здесь без сознания, вся моя предыдущая забота о нем пошла бы насмарку. С таким же успехом я могла бы позволить той девочке и дальше дубасить его доской. Поэтому я наклонилась к черному псу и сказала:

– Если ты не встанешь, ты умрешь здесь.

Он этого, конечно же, не услышал.

Я ткнулась своей мордочкой в его морду и потребовала:

– Вставай.

Он даже не вздрогнул.

Я ткнулась еще раз – посильнее:

– Вставай!

Пес продолжал лежать.

Я укусила его за ухо.

Он лишь чуть-чуть пошевелился.

– Вставай, а не то сдохнешь! – рявкнула я и укусила еще раз, но уже так сильно, что на ухе у него выступила кровь. Пес взвыл во сне, на мгновение слегка приоткрыл глаза (проснулся он в этот момент или нет – этого я понять не смогла) и закрыл их снова. Что мне было делать? Вцепиться в него зубами и оттащить его в тень я бы не смогла: он ведь был не каким-нибудь мешком с мусором, а большим и тяжелым псом. Я встревоженно обошла вокруг него. Не следовало ли мне, по крайней мере, слегка утешить его, раз уж я не могу ему помочь? Даже если он, возможно, этого и не заметит?

Я не очень сильна в словах. Этим даром обладала скорей моя сестра, которую звали Песня, потому что она пела очень красивые песни-истории. Тем не менее я могла бы сказать этому псу-чужаку что-нибудь утешительное. Или, еще лучше, подыскать слова, которые придадут ему силы, необходимые, чтобы подняться. Я не хотела бросать его на произвол судьбы.

Когда в свое время я лежала в лихорадочном бреду и с гноящейся раной, мне помогала держаться и не умирать одна мысль. Это была вовсе не мечта отомстить Грому. И даже не воспоминание о былой любви ко мне моей матери, которая так ни разу и не навестила меня в моем убежище. Нет, это была надежда на то, что мне еще удастся увидеть ночное небо не сквозь марево лихорадки и мысленно представить себе, как звезды – об этом нам часто рассказывала в своих историях Песня – разговаривают друг с другом.