Баллада о тамплиерах

Вейлор, подъехав к «Одинокому филину», спешился, привязал коня, потрепал его по холке и вошёл в таверну. Внутри было непривычно тихо. Никто не горланил, охмелев. Даже заядлым игрокам в кости было не до азарта. На крюке над огнём закипал котёл, с кухни тянулся чуть слышный аромат варёного мяса с нотками трав, но никто не повёл и носом.

Интерес и любопытство собрали гостей заведения в круг в центре зала. В то утро два человека приковали к себе всеобщее внимание. Народ с изумлением и неприкрытым восхищением жадно схватывал каждое слово, слетавшее с языков рассказчиков.

«Та ещё компания!» – подумал молодой человек и примостился чуть в стороне.

Тот, что поговорливей, стоял на скамье, вертелся во все стороны и размахивал руками. Второй, плотный мужчина, важно сидел с полной кружкой в руке, периодически повторяя последние слова во фразах, что придавало истории достоверный характер и усиливало восторг слушателей.

– Еду я, значит, через деревушку. Я выехал до зари, чуть свет, чтобы к полудню на ярмарку успеть. Думаю, там сегодня будут менестрели из Парижу! – рассказывал высокий.

– Парижу! – подхватил второй.

Вокруг ахнули. Говоривший сделал добрый глоток из кружки, которая стояла тут же, на столе, и после небольшой паузы продолжил:

– Смекаю, народу будет видимо-невидимо. Вот я свои горшки и продам!

– Да ты не тяни, что со зверем-то? – беспокоились люди.

– Так я и говорю, – продолжал долговязый горшечник, – еду я через мосток, а там туман лёг, гуще не видал! Словно снегом замело.

– Замело, – зловеще пробасил второй.

– Ничегошеньки не видать. Я ещё подумал тогда, что сена наготовил мало, лишь бы хватило, а что за горшки выручу, на то и сена возьму.

– Горшки твои окаянные! – гневался огневолосый хозяин таверны. – Весь Дижон в твоих горшках!

– Зверь где? – негодование хозяина подхватил томящийся в ожидании народ.

– Будет вам зверь, погодите.

– Ещё раз упомянешь свои горшки, Богом клянемся, мы за себя не ручаемся! – угрожали городские дозорные.

– Только я с моста съехал к оврагу, тут туман и пополз, будто крадётся, стелет и стелет…. И тихо так стало, как в таверне в пост!

Вокруг понимающе закивали.

– Ни птиц не слыхать, ни зверушек. А тот все ползёт…

– Ползёт, – поддержал его друг, отхлебывая из кружки.

– Лье не проехал, как он меня настиг!

Слушатели снова ахнули.

– Едем с Мортизой, кобылой моей, друг друга подбадриваем. Я ей – «но», она мне – «тпру», я ей – «но», она мне – «тпру». Тут она, как вкопанная, и встала.

– Кто? Лошадь?

– Да телега же! Колесо из колеи вышло – и под каменья.

– А лошадь?

– И лошадь. Я с телеги сиганул, да глядеть, что там чёрт принес? А Мортиза вся извертелась, расфыркалась да принялась копытом бить.

– Да ну!

– Я ей и так, и этак: голубушка, подружка…

– Лошади?

– Телеге! Колесо ж застряло.

– А лошадь что?

– Лошадь? – почесал затылок рассказчик. – Стоит, паром фырчит, гривой трясёт… И тут чую, взгляд спину скребёт. Я замер, словно статуя, а обернуться духу не хватает. Думаю, а вдруг померещилось старому? А голос внутри шепчет: «Вот колесо тебе чёрт разбил, а сам за спиной стоит и смотрит».

– Чёрт смотрит, – медленно и зловеще проговорил второй.

При упоминании нечистого люди, немного оробев, придвинулись плотнее друг к другу. Долговязый понизил голос:

– Всё думаю: здесь, Антуан, ты со своими горшками и пропадёшь!

Мужики, открыв рты, замерли. Горшечник насладился произведенным впечатлением, обвёл всех взглядом и громко завопил:

– Вдруг как завоет!

От неожиданности народ вздрогнул, один бродяга даже повалился со скамьи.

– Кто, – взволновались самые внимательные, – лошадь?

– Какая лошадь, соломенная твоя башка!

– Телега?

– Да нет же! Дьявол, что в спину мне дышал! Тут моё сердце в пятки и убежало. А Мортиза вздыбилась, копытами как стукнет, только её и видели. Телегу мою с места выдернула и понеслась. Я под телегой за что-то ухватился что есть сил. Так и мчались мы с того гиблого места. Лошадь несётся, копыта пыль выбивают. Я грязи на всю жизнь наелся. А он на дороге так и остался стоять. Чёрный весь… А глаза! Каких и не встретишь! Кровью залитые, дикие, углём горящие, смотрят прямо в душу. Уже две ночи мне снятся, окаянные.

Антуан перекрестился.

– Только кобыле моей и спасибо, что сгинуть не дала вашему покорному слуге.

Слушатели, наконец, выдохнули и тоже осенили себя крестом. Закончив, рассказчик поклонился, как «менестрель из Парижу». Толпа в последний раз окатила его восторгами и стала расходиться:

– Вот это да! Какой только напасти не встретишь!

– Говорю вам – волк это был. Клянусь святым распятьем!

– Всё это россказни лукавого, храни нас Господь!