Баллада об ушедших на задание. Дот

От ущелья докатился приглушенный расстоянием рев моторов. Вот уже на мосту появился танковый дозор, вот и второй за ним, а следом и голова колонны втягивается в долину. Как в июне, как в тот самый первый день - темная скрежещущая масса: по серебристой ленте - лента стали.

Как тогда…

Все как тогда. Только тогда в доте было вдоволь и боеприпасов, и еды, и со дня на день должны были подойти свои - ударить с востока и погнать фашистов по этому шикарному шоссе на запад, аж до самого Берлина. И разве тогда кто-нибудь из пяти думал о подвиге? о смерти? Ударили больше от обиды, от бессильной ярости; больше для самоутверждения, и уж совсем не рассчитывая чего-то серьезного добиться, что-то большое совершить. Ударили, уверенные, что сами в любую минуту от ответного удара увернутся, выйдут из игры… Они ухлопали здесь врагов дай бог сколько - целое кладбище в долине появилось. А чего добились? И что изменится оттого, что вот сейчас, здесь, сегодня они пятеро убьют сколько-то, фашистов? Что изменится там, на востоке, где в бесконечном далеке, в пятистах километрах отсюда, наступают фашисты? Наступают на юге и на севере…

Ничего не изменилось. И не изменится. Напрасны были их ратные труды, и героизм, и мука. Что б они ни делали - снова и снова будут выползать с запада эти стальные колонны.

- Я никого не неволю, - сказал Тимофей. - Время есть. Кто хочет - еще можно уйти.

Чапа облегченно перевел дух:

- Так шо, товарыш командир, наш запас звесный: восем осколковых, три ящика хвугасов, три ящика бро-невбойных. Те-те-те! - збрехав, товарыш командир. Один ящик розтрощеный, там токечки три броневбойных снарядов, а вкупе - тринадцать.

- Их же немного, - сказал Саня. - Разрешите, товарищ командир, я сразу все подам наверх, чтобы помогать здесь.

- Разрешаю… Помнишь, Чапа, куда наводить? Сто метров за водостоком.

- Отож. Щасливе местечко. - Он вдруг снял наушники и повернулся к товарищам. - Стривайте, хлопцы! А знамя?…

Льется на долину тихое предвечерье. Мир и покой.

- Знамя будет.

Тимофей спустился в жилой отсек, нашел чистый комплект постельного белья, достал простыню и разорвал пополам. Все равно великовато… Ладно. Взял из пучка несколько прутьев арматуры и поднялся в каземат.

- Чапа, цыганскую иглу и дратву.

- Завсегда тутечки, товарыш командир.

Ромка едва дождался, пока Чапа наложит свой последний старательный стежок, вынул из-за голенища финку и легко, словно не в первый раз ему это приходилось делать, полоснул ею по левой руке выше запястья. Крупные капли тяжело упали на белую материю и лежали на ней, как ртуть. Казалось, они так и останутся лежать, не впитываясь, так и засохнут комком. Но затем по нитям поползло красное - и красноармейцы вздохнули облегченно.

- И все ты лизеш поперед батьки! - улыбнулся Чапа, поцеловал Ромку и подошел к командиру.

Флаг получился. Он был хорош. Устанавливать его пошел Чапа.

- Не мав я у житти такой чести, щоб прапора мени довирылы, - сказал он. И с ним не спорил никто.

У них оставалось еще минуты три. Тимофей стоял возле амбразуры с закрытыми глазами, слушал Ча-пины шаги на куполе, тянул в себя воздух всей грудью и думал, какое это счастье - умереть за свою родную землю и как ему повезло, что он сам выбрал этот момент и сам выбрал это место, когда он здоров и счастлив, и рядом его друзья, и кажется ему, что стоит он на высокой-высокой вершине, выше некуда, и солнце обнимает его своим теплом…

Он открыл глаза и увидел колонну.

Что они могут доказать мне? Ровным счетом ничего А нам пятерым что они могут доказать? Ничего. Пусть они наступают где-то - здесь им больше не пройти. Пока я жив, пока хоть один из нас жив, пока хоть одна винтовка стреляет - здесь они шагу вперед не сделают.

Пусть перед ними отступает весь мир - мы будем стоять. Даже одни в целом свете. Самые последние.

Лязгнул затвор пушки. Чапа доложил о готовности.

Тимофей увидел, что вдоль колонны мчится длинная открытая легковая машина, полная людей. Не иначе - командование.

- Чапа, можешь накрыть легковушку?

- А мне одинаково.

- Давай. Только упреждение возьми точно.

Он ждал. Рано… рано… еще рано… Ну!

И туг сверкнул гром.

21

Подполковник Иоахим Ортнер, кавалер ордена Железного креста, был вызван с центрального фронта по специальному запросу министерства пропаганды. Встречу со съемочной группой кинохроники назначили почему-то в Ужгороде, оттуда до места был не близкий путь, но подполковник не спорил: прилетел в Ужгород и всем видом своим давал понять, что все хорошо, что характер у него покладистый, и взгляды широкие, и улыбка киногеничная. Когда его снимали, после каждой фразы он делал паузу и улыбался…

Через горы они ехали долго. Все устали и не скрывали этого, только подполковник держался. Но, когда его денщик Харти сказал киношникам, мол, теперь скоро: от силы километра три - и они в долине, режиссер заметил, что с подполковником творится неладное. Ортнер дышал тяжело, глаза были полузакрыты, на висках выступил пот. Режиссер встревожился. Снять Ортнера на холме он должен был энергичным и бравым.

- Вам плохо, подполковник? - спросил он.