Баллада об ушедших на задание. Дот

- Небось болотистые места, сырые? - сказал генерал.

- Я их любил. - Язычник улыбнулся. - Десять лет я мечтаю вернуться туда, побродить по лесу, по берегу Пиннау…

- Скоро мы туда придем, и вы сможете это сделать.

- Я надеюсь. - Язычник сел на место. - Так вот, товарищ генерал, на первом же занятии я понял, что Масюра из этих мест. Но он уже давно там не был, наслоение привычки к славянским языкам у него очень сильное. Кроме того, как вы сами догадались, он язык коверкал нарочно. И наконец, эти ужасные бранден-бургские согласные, которых он нахватался, очевидно, пока учился в Берлине!…

Он придвинул к себе листок чистой бумаги, правда спросив предварительно: «Можно?» - мало ли что могло оказаться на этом чистом листе, - и затем несколькими штрихами нарисовал треугольник, а в каждой из его вершин по кружочку.

- Славянская группа отпала сразу и безоговорочно. - он зачеркнул накрест один из кружочков. - Но бранденбургские согласные, - во втором кружочке появился вопросительный знак, - требовали специальной проверки. Так же как и мой родной северогерманский говор. - Третий кружок рассекло восклицательным знаком. - Ведь здесь тоже много тонкостей: фрисландские группы, голынтинские, нижнесаксонские… К сегодняшнему занятию я все это освежил в памяти, порылся в книгах. И вот вам мое окончательное заключение: этот так называемый Масюра родом из Штормарна, точнее - из Гамбурга. Горожанин. Я поймал у него типично гамбургский слэнг. А слэнг - это убийственная вещь, товарищ генерал. Ведь сам его не слышишь, а другому он как выстрел в ухо.

2

На следующий день в разведшколу прилетел подполковник Малахов Алексей Иннокентьевич - один из руководителей контрразведки 1-го Украинского фронта. Масюру рекомендовал он, ему и ответ держать. Не перед генералом, конечно; генералу Малахов не был подчинен никак. А вот в Комитете ему еще предстояло объясниться. Он знал, что разговор будет непростой, и звонок из Москвы подтвердил это: с ним говорили сухо, официально. Но то, что он прежде счел бы деловым тоном, теперь было знаком неминуемых перемен.

Впрочем, сейчас Малахов не думал об этом совершенно. Во-первых, потому, что не был честолюбив и карьера его не занимала; во-вторых, он был реалист, ум имел практический, склонный к конкретному расчету; всякие абстрактные эмпиреи были ему чужды. А здесь, в разведшколе, перед ним поставили именно конкретную задачу: «расколоть» Масюру, заставить его заговорить.

Выбор пал на Малахова не случайно: когда-то он работал в Гамбурге. Конечно, если поискать, нашлись бы еще люди, знающие Гамбург, по крайней мере, не хуже, так что срывать человека с фронтовой оперативной работы, быть может, и не стоило; но тех пришлось бы разыскивать, а дело не терпело отлагательств.

- Будь моя воля, Алексей Иннокентич, я б тебе за эту историю самолично шею накостылял, - вот едва ли не первые слова, какими генерал встретил Малахова. Такая у него была манера: с ходу сокращать расстояние с собеседником, если он был, конечно же, младшим по званию или тем более штатским. С подчиненными, впрочем, генерал себе этого никогда не позволял.

Малахов на это ничего не ответил, не улыбнулся даже; смотрел холодно, как-то отчужденно.

Генерал почувствовал досаду. Но не на себя, - хотя это именно он взял неверный тон, - а на Малахова, который вел себя так, словно вся эта история и ее последствия, которые ему еще придется испытать, лично его не касались. Генерал ждал, что Малахов появится другим, по крайней мере стушевавшимся.

- Тебя познакомили с задачей?

- Так точно, товарищ генерал.

Все же генерал был человек справедливый. Он уже понял свою неправоту, но не извиняться ж ему было! - и не к лицу, да вроде бы и не за что.

- Брось ты эти церемонии, Алексей Иннокентич, - сказал он, не зная, как загладить неловкость. - Не первый же год знаем друг друга… - Он опять помедлил, и опять Малахов выжидающе молчал, и тогда генерал прямо перешел к делу: - Долго пришлось работать в Гамбурге?

Снова оплошность. Как всегда: если сделал ошибку и торопишься ее загладить - жди следующую.

Тут была тонкость: генерал вполне мог задать этот вопрос, а Малахов вполне мог уклониться от ответа, - если та операция оставалась еще закрытой. Или если бы Малахов захотел сделать вид, что она пока закрыта, - и нашел бы такую форму, чтобы унизить собеседника подчеркнуто уклончивым ответом. В такое неопределенное положение себя не стоило ставить, но сказанного не вернешь, и те несколько мгновений, пока Малахов по обыкновению не спешил с ответом, показались генералу тягостными.

- Точно сказать не могу, товарищ генерал. Это ведь были главным образом наезды…

Окно было за спиной генерала; он каждый раз вспоминал об этом, когда ему приходилось писать; кстати, из-за этого он и карандашами почти не пользовался. Зато целый день лица посетителей были в прямом свете, ни один нюанс не мог от него ускользнуть. Вот и сейчас он ясно увидел, как серые глаза Малахова потеряли цепкость, в них появилась отрешенность, словно они заглянули в себя. Считает, понял генерал, и тут же услышал подтверждение: