Бальмонт и Япония

Даты публикаций в японской печати (раздел «Бальмонт глазами японцев») приводятся по новому стилю.

При написании японских имен, фамилий и названий мы всюду пользуемся современными правилами, то есть транскрипцией, предложенной в 1917 году выдающимся лингвистом Е. Д. Поливановым; эта научная система записи японских слов по-русски получила широкое распространение только в 1920– 1930-е годы. Таким образом, принятое в настоящем издании написание японских имен (в авторском тексте, Приложениях 2, 4 и 5 и «Кратких сведениях о японских поэтах») отличается от их начертания в начале ХХ века.

Тем не менее, стремясь сохранить историческую достоверность, мы цитируем письма и очерки Бальмонта, письма его японских друзей, воспоминания В. Ю. Янковской и газетные публикации 1916 года в соответствии с оригиналом. Отсюда – неизбежные расхождения в написании отдельных имен и названий (Ямагучи Моичи – Ямагути Моити, Осе – Осэ, Ицикава – Итикава, Нобори Сиому – Нобори Сёму, Хозан-Мару – Ходзан-Мару и т. д.).

В книге широко используются письма Бальмонта 1912–1917 годов к его близкой приятельнице А. Н. Ивановой[5], хранящиеся в ОР РГБ (ф. 374). Не желая загромождать наш текст однообразными примечаниями, мы цитируем эти письма без отсылок к архивному источнику.

Названия японских периодических изданий сопровождаются русским переводом лишь при первом упоминании.

Выражаем благодарность лицам, способствовавшим нам в поисках труднодоступных печатных материалов, а также в установлении и расшифровке некоторых японских имен и псевдонимов и атрибуции японских стихотворений: проф. Масино Ацуси (Киото, Япония), проф. Людмиле Ермаковой (Кобэ, Япония), Цутида Кумико (Токио, Япония), Борису Равдину (Рига, Латвия) и Жоржу Шерону (Лос-Анджелес, США).

К. Азадовский, Е. Дьяконова

Декабрь 2016

Бальмонт – поэт-путешественник

Во всей русской литературе трудно найти писателя, чье творчество носило бы столь универсальный характер, как у Константина Бальмонта – поэта, прозаика, драматурга, критика, эссеиста и переводчика. Свойственное «старшим» русским символистам (к ним одно время принадлежал и Бальмонт) тяготение к мировой культуре в ее пестром многообразии, стремление к освоению ее глубинных пластов отличает всю его литературную деятельность. Не случайно поэтический дар Бальмонта органично сочетался в нем с переводческим талантом. Число выполненных им переводов огромно, и один их библиографический перечень занял бы немало страниц[6].

Бальмонт начинал свой творческий путь как поэт-переводчик[7] и впоследствии на долгие годы сохранил живой интерес к другим языкам и литературам. Он знал почти все западноевропейские языки и много переводил с них. В 1920-е годы поэт выполнил ряд новых переводов из славянских и литовских поэтов. Изучал Бальмонт и восточные языки.

«Когда я захотел прикоснуться к творчеству чужих и для мысли близких, великих исторических народов, – вспоминал Бальмонт, – я сумел овладеть немецким и шведским языком, французским и испанским, я победил преграду многих чужестранных языков и научился полнотою души жить в разных эпохах и с самыми различными народами»[8].

В одном из своих писем Бальмонт рассказывал:

Я читаю без затруднений на языках – французском, английском, немецком, испанском, итальянском, шведском, норвежском, польском, португальском, латинском[9]. Прикасался к египетскому, еврейскому, китайскому, японскому, к языкам Мексики, но, к сожалению, слишком поверхностно. Занимался еще грузинским и кое-как раз бираюсь в греческом. Лепетал, в путях, по-самоански и по-малайски. Все это богатство манит, но тяготы жизни мешают мне изучить столько, сколько хочу. Мне бы очень хотелось изучить арабский и египетский по-настоящему. Также китайский и японский. Верно, это будет в новом воплощении.[10]