Баловни судьбы

Мы приглушили приемник, чтобы лучше слышать патрульную машину, однако их что-то не было ни видно, ни слышно. Но мы понимали, что номер нашего «ситроена» уже сообщен всем патрулям в западной части города.

Задним умом каждый крепок, теперь легко говорить, что, если б мы бросили «ситроен» в каком-нибудь укромном дворе, смотались оттуда и несколько часов не попадались им на глаза, может, нам бы и удалось выпутаться из этого дела. Задним-то умом каждый крепок. Но мы так не сделали. Сразу после Скиллебекка я крикнул Калле:

— Давай здесь вылезем и попробуем отвалить!

Но он крикнул, что боится, — мы давно окружены, это уж точно. Может, он и был прав. А может, просто одурел от скорости. Так или иначе, наш «ситроен» летел на четвертой скорости, и спидометр заполз за стокилометровую отметку. Колеса скользили на трамвайных рельсах, и нас заносило на поворотах. Легко вести машину, когда не боишься пешеходов, а обитатели посольств и особняков не шляются по улице в два часа ночи в понедельник, даже весной. Теперь по третьей программе передавали блюзы, тренькала гитара.

You can’t trust nobody
You might as well be alone
You can’t trust nobody
You might as well be alone[12]

— Как думаешь, ушли мы от них? — спросил я у Калле. — Думаешь, нам удастся оторваться, если мы и дальше будем так жать?

Я помню все, что он мне отвечал: надо, мол, уйти подальше, чтобы они не наступали нам на пятки, а потом бросить эту телегу и слинять. Но я помню не слова, а только их смысл, и совсем не помню его голоса. Даже если я стану на голову, скрещу в воздухе ноги и до посинения буду твердить «расслабься», мне все равно не вспомнить его голос.

Мы подлетели к перекрестку, откуда дорога сворачивала на Бюгдё. Вот где они приготовились нас сцапать! А мы-то думали, что самое худшее уже позади. Мы шли на скорости более ста километров, выжимая из мотора все, на что он был способен. На Улав-Кюррес-пласс мы уже снова хотели запеть. Маху мы дали, когда свернули влево на Е‑18. Потому что тут, на перекрестке Бюгдё, нам был заготовлен тепленький прием: четыре патрульные машины крест-накрест перегородили всю проезжую часть улицы, дорога была перекрыта, и легавые как раз раскручивали какую-то штуковину — наверно, мат с шипами или что-нибудь в этом роде, уж не знаю, что именно. Увидев нас, они стали махать руками. Держали они себя победителями, видимо, не сомневались, что дело в шляпе.

У нас было три шанса: сдаться, повернуть назад или попытаться проскочить. Калле прямо взмок. Я понимал, что он прикидывает, как бы нам проскочить. Сам я помалкивал. Я-то был уверен, что нам крышка.

— А так не хочешь! — заорал Калле, и «ситроен» выскочил на тротуар у здания НЭББ[13], а потом резко рванул влево, на мост Бюгдё, легавые брызнули врассыпную. Покрышки аж взвизгнули, когда мы влетели на мост. Полицейские махали нам вслед с такими рожами, будто пытались остановить самого дьявола.

3

Мы с Калле не впервой были вместе на Бюгдё. У Калле есть дядька, он работает сторожем на лодочной пристани в Бестумкилене. Мы частенько к нему наведывались. Он учил нас разбираться в лодочных моторах, водил по просторному помещению, пахнущему краской и суриком, позволял лазать в рубки и машинные отделения. Дядьку зовут Сигурд Муен. Мчась по Бюгдёвейен, мы говорили о судах, которые покачивались у причалов.

— Возьмем сейчас какой-нибудь катер и смоемся, — засмеялся Калле. — Пусть хлопают зенками нам вслед. Возьмем катер и смоемся.

Мост Бюгдё мы проскочили на скорости семьдесят километров, саданувшись правым боком о бортик тротуара. Но это сошло, уж не знаю как, а сошло. Калле был классный водитель, практики у него почти не было, зато было чутье. Он всегда знал, на что способна машина, нутром ее чувствовал. Тоска берет, как вспомнишь об этом, сразу начинаешь думать, что он мог бы стать тем-то или тем-то, а вот уже не станет никем. Он всегда говорил, что хочет быть шофером на дальних перевозках, или бульдозеристом, или крановщиком в порту. Щуплый, невысокий, совсем как я, — его можно было принять за обычного хлюпика, если ты не знал его, не знал, какая сила дремлет в этом тщедушном теле. А он — уж я-то знаю — всегда мечтал управлять чем-нибудь мощным, машиной или грузовиком. Он часто говорил, как это, должно быть, здорово, потому и начал угонять автомобили. Хотелось покататься — вот и все, да еще испытать недолгое чувство свободы, которое охватывает человека в такой машине, я имею в виду в шикарной машине. Он баловался этим куда чаще, чем я. Но за ту зиму и за весну мы с ним вместе два раза точно катались. Такое уж это было время — хуже не придумаешь: заняться нечем, болтаешься, как дерьмо в проруби, только и радости, что разделался с этой чертовой школой.