Баловни судьбы

— Об этом-то тебе откуда известно? — медленно произнес он. — Значит, уже донесли?

— Не все ли равно откуда, главное, что это — правда. Я беспокоюсь за Уллу.

Он внимательно посмотрел на нее.

— Наверное, лучше всего, — неторопливо начал он, — если я, пока вы будете на Мальорке, лягу в нервную клинику на обследование. Ну, а Лену на это время можно куда-нибудь пристроить. Тебе не кажется, что так будет лучше всего?

От удивления она раскрыла рот, и он заметил, как она облегченно расслабилась. Просто-напросто обмякла от облегчения.

— Да, так было бы лучше всего, — быстро ответила она.

Он улыбнулся и еще внимательнее посмотрел на нее. Помимо всего прочего, она была еще и недалекой, Уллина мать. Трогательно недалекой. Порой ему даже казалось, что именно ее глупость каким-то странным образом заставляла его относиться к ней с чуть бо́лышим вниманием: жаль ее, ведь ничегошеньки не соображает! — именно ее глупость иной раз вызывала сочувствие, и он спешил ей на помощь, когда она уж совсем попадала впросак. Он думал, что теперь от этого сочувствия не осталось и следа и больше всего ему хочется схватить ее за руку, стащить со стула и вышвырнуть вон из комнаты, из дома, затолкать в этот ее маленький дурацкий «фиат» и с истинным наслаждением дать машине такого пинка, чтобы она покатилась по дороге.

— Что здесь смешного, Аннерс? — спросила Улла тоненьким чужим голоском.

— Ничего, — сказал он, сдерживая улыбку. — Просто, знаешь ли, странно, что ты предпочла обратиться за помощью не к кому-нибудь, а именно к своей матери, а ведь как раз она совершенно неспособна понять, в чем дело.

— Аннерс!

— Да и по-детски это, тебе не кажется? Разве мы не можем сами разобраться в своих проблемах? Должны, во всяком случае.

— Вот именно, что не можем. Мы перестали понимать друг друга.

— Очень жаль, — сказал он, — если два человека не могут больше понимать друг друга и ладить в постели. Что же им тогда остается?

— Не знаю, — прошептала она.

— Не знаешь. Но, очевидно, полагаешь, что твоя мать знает.

Она тихонько заплакала. С изумлением он смотрел, как слезы капают с ресниц и текут по щекам. Она плакала, приоткрыв рот, и была похожа на маленькую поранившуюся девочку. Но ему казалось, что ранка неглубокая и несерьезная, хотя, наверное, немножко саднит. Еще он представил, как наблюдает за ней со стороны, прикрываясь язвительной усмешкой. И подумал, что оба они похожи сейчас на актеров, разыгрывающих плохонькую скучную пьесу, которая ему лично очень не по душе.

— Тут мне следовало бы вытащить из кармана белоснежный носовой платок и предложить тебе, — заметил он, — но, к сожалению, у меня такового нет.

Она заплакала громче, заерзала на стуле.

— Как ты себя ведешь! — дрожащим голосом начала теща. — Как ты с ней разговариваешь!

— А ты лучше помолчи! — услышал он свой собственный крик. — Раз уж ты намерена торчать в моем доме и присутствовать при этом жалком зрелище, так по крайней мере помолчи.

Теща с силой втянула в себя воздух, даже щеки запали.

— Оставь его, мама, — рыдала Улла. — Он сам не знает, что говорит.

— Опять ошибаешься, — возразил он. — Он прекрасно знает, что говорит. Точнее, думает, что знает. А это одно и то же, верно? На самом деле нет большей правды, чем та, которую мы носим в себе, да? Вот я и говорю: случилось так, что мы перестали понимать друг друга. И могу добавить, что, как мне кажется, ты меня предала.

Нет, я ведь так не думаю. Зачем я все это говорю? Улла, Улла, ты плачешь. Почему же меня это совсем не трогает, что же со мною происходит? Мы же вместе, всегда вместе. Мы с тобой одно целое, нас только так, только так и воспринимают, и наши имена произносят вместе. Аннерс и Улла, Улла и Аннерс.

Мыслимо ли произнести одно из этих имен в столь же неразрывном сочетании с каким-нибудь другим? Улла и Хенрик. Улла и Йорген. Улла и Йохан. Он покачал головой. Совершенно непостижимо. Да, он не может без нее, к тому же его всегда пугали и выбивали из колеи значительные, резкие перемены в жизни, в ее привычном течении. Еще ребенком он расстраивался из-за такого пустяка, как отъезд домой в конце каникул из полюбившегося местечка. Братья укладывали чемоданы, с каждой минутой все больше настраиваясь на перемены, а он тосковал, прощаясь с обрывом или молом, которых никогда не доведется увидеть вновь. Ему всегда было трудно вот так, одним махом отказаться от всего и уже не думать об этом.

— Предала?! — Улла тоже сорвалась на крик. — Это ты меня совсем разлюбил! Занят только собой, своей работой, своими неприятностями, только этим и ничем иным.