Бальтазар Косса

Мы совершенно не мыслим о главном, о том, за счет чего существует сама наша жизнь! Я не виню тебя, Аретино! Ты тоже прав по-своему, и может быть даже более прав… Как и Поджо… И я всю жизнь только брал и использовал, и скажи мне сейчас — повторить, я бы опять повторил ту жизнь и тот путь, который прошел! Не ведаю, возможно, правы те, кто считает, как последователи Мани или иудеи, что все наши поступки заранее рассчитаны Господом и изменить ничего нельзя? И более того, что Дух — единственная реальность, а материя — его внешнее выражение, изменчивое и мимолетное. А мы, мы все, решили, что мы творцы, что мир реален и доступен знанию, что можно и, значит, нужно его пересоздавать по каким-то своим схемам?

Не знаю! Не ведаю, друзья! Но давайте творить то, что предназначено нам! Или получено в силу нашей свободной воли? Опять не ведаю! В истинной свободе нашей воли неволею начнешь сомневаться, просидев несколько лет в тюрьме… И прости, Леонард, ежели я ненароком обидел тебя!

Кстати, как ты живешь? Я слышал, что у тебя загородный дом где-то на Фьезоланских высотах?

Аретино тотчас отозвался, прояснев и даже помолодев ликом:

— Моя фьезоланская вилла — чудо из чудес! Там тишина и много воды, там, в этой лощине, совсем мало обжигающего солнца и всегда дует прохладный ветерок, а поднявшись на вершину, я вижу внизу возделанные поля и могу узреть вдали шумную и многолюдную Флоренцию, и тогда особенно сладостно ощущать тамошнее уединение и отшельничество, столь располагающее к ученым занятиям! Я счастлив был бы принять у себя своего благодетеля и вас, мессер Джованни, вместе с сыном. И хоть не обещаю ничего, кроме скромного деревенского угощения, где козий сыр, оливки и вино только и украсят стол, зато вы насладитесь истинной тишиною, тишиною облагороженной, среди книг и античных манускриптов, истинно античной тишиной! Которую вкушали когда-то Гораций и Цицерон, Овидий Назон и Вергилий!

— Не отрекаюсь от твоего приглашения! — с улыбкою возразил Косса. — И как только суетные дела дадут мне малейшую свободу, буду, буду непременно в твоем загородном приюте, хотя бы для того, чтобы взглянуть, насколько разумно и изящно распорядился ты средствами, воистину заработанными тобой! Ибо я уже давно понял, что высшее, к чему, помимо духовных подвигов и государственных дел, может стремиться человек, — это вилла в саду, журчание струй недальнего ручья, да мудрая беседа за чашей вина людей, сердца которых открыты друг другу!

А о Поджо я давно хотел спросить — где он? Почему не явился на погляд? Или мнит, что я буду осуждать его за то давнее бегство из Констанцы?

— Поджо сейчас в Англии! По-моему, зарабатывает себе на обеспеченную старость… Или мнит заработать!

Косса усмехнулся, сузив глаза. Промолчал. Сам он не успел обогатить Поджо, как успел обеспечить Аретино. Он не знал этого нового для него Поджо, знаменитого поисками книг, открытием трудов Цицерона и Квинтилиана, но уехавшего в Англию в тщетной погоне за богатством. Не знал (и уже не узнает!) о его многолетней работе в папской курии с единой целью все о том же богатстве. И, к счастью, не уведал его старости, когда уже в семидесятитрехлетнем возрасте, будучи богатым, имея дома, имущество, деньги, устроив детей (брак его, пятидесяти трех лет от роду на семнадцатилетней девушке оказался счастливым!), будучи упокоен и благополучен, впал в грех скупости и стяжательства, и последние годы свои потратил на все новые старания еще больше разбогатеть, не понимая, каким счастьем была его голодная юность! Слава Богу, Косса уже не познал такого Поджо, и даже не представлял себе, во что превратится этот всегдашний весельчак и остроумец, душа общества! Как не познал он, к счастью для себя и злой инвективы Бруни, с площадной бранью обрушившегося на старого друга своего Никколо Никколи… Увы! Люди были несовершенны во все века!

Расходились уже под утро, когда небо начало зеленеть и холодеть, потихоньку отделяясь от земли. Козимо сладко спал, сидя в кресле. Женщины, Има и Лаудамия, тоже едва держались на ногах. Умученный Аретино перестал уже проповедовать не от того, что его убедил в чем-то Косса, а просто от усталости.

Наконец, Медичи с Аретино уселись в коляску. Коляска выехала со двора, и тотчас вдали мелодично и тонко стал бить колокол, возвещая подкрадывающийся рассвет нового дня.

Бальтазар едва сумел раздеться и упасть в постель, и Има, погодя сунувшаяся к нему под руку, вымолвив негромко: «Мне понравилось, как ты говорил сегодня!», — так и не разбудила его. Косса спал.

LIX

В ближайшие дни Джованни д’Аверардо вместе с Козимо, уговорив Коссу до поры сидеть и не высовываться, мотался по городу, подготавливая аудиенцию, долженствующую решить грядущую судьбу Бальтазара.

И вот эта встреча. Встреча бывшего папы Иоанна XXIII, а теперь беглеца, с нынешним папой Мартином V, Оддоне Колонной, в недавнем прошлом — кардиналом Иоанна XXIII, сподвижником и даже (так уверяют источники!) другом Бальтазара Коссы. Встреча, подготовленная Медичи.