Бальтазар Косса

Ворота уже распахнуты. Врываются во внутренний двор, стремительно бегут по переходам к башне. Впереди – смуглый красавец с абордажной саблей в руках. Он врывается в башню первым, лезет, расшвыривая стражей Святой Марии, вверх по лестнице, безоглядно крутит клинком встречных и поперечных, хватает за горло капитана стрелков святой инквизиции, бешено кричит:

– Где Яндра делла Скала?

Капитан хрипит, пытается поднять оружие. Косса с хрустом переламывает ему саблей правую руку.

– Где девушка?! Где?! Где?! Где?! – Вокруг него мятутся тени стражников Святой Марии. Подеста по-прежнему держит оборону, запершись в своем дворце, и не шлет помощи инквизиторам. Но над головою Бальтазара нависла смерть, он один, а врагов слишком много. Отбросив изувеченного капитана, он рубит направо и налево рубится, как дьявол, как исчадие ада, трещат шлемы ломаются пополам клинки. Он в тонкой испанской кольчуге и в горячке почти не ощущает тычков копий и шпаг со всех сторон. Он рубит и рубит, хрипло дыша, и когтистая лапа смерти уже приблизилась к нему…

Но вот, прорвав плотину нижних защитников, в башню хлынула волна пиратов Гаспара. Летят головы, падают тела, стражники Святой Марии отступают в панике.

– Где Яндра? – вопрошает свистящим шепотом залитый кровью Бальтазар у схваченного тюремщика, и стражник, глянув в это искаженное, почти уже нечеловеческое лицо, молча протягивает ему связку ключей и тычет пальцем куда-то вбок:

– Там, там, там!

Вот рекомая дверь. Ключи не подходят, но пираты уже волочат бревно, шум, треск, окованная железом дверь слетает с петель, и Яндра, божественная Яндра бросается ему на шею, плачет, начинает вытирать текущую кровь.

– Скорей!

Бальтазар, кинув саблю, подымает девушку на руки и, охраняемый пиратами, скатывается с лестницы. На дворе солдаты Джусиано, сверкая шеломами, держат в осаде дворец подесты. Идет вялая, больше для виду, перестрелка. Те и другие не хотят резаться друг с другом, а опомнившемуся подесте только и нужно для последующего оправдания перед святой инквизицией, чтобы его «осаждали», не давая помочь капитанам Святой Марии.

Бальтазар ставит Яндру на ноги. Громко, по-мальчишечьи, кричит:

– Гаспар, Альберинго Джуссиано, Биордо, Берардо, Ованто, Ринери! Друзья мои, дорогие «дьяволы», друзья студенты! Дело сделано! Все, кто замешан в деле, – на лошадей, и к северным воротам!

(В дальнейшем Альберинго Джуссиано оказывается, по Парадисису, среди пиратов Коссы, что тоже, как и многое, сомнительно. Кондотьеры больше всего дорожили своей независимостью. Да и как это – дать сто солдат на десять часов за плату, а потом самому пойти служить Коссе? Придумано явно плохо!)

Над башнями Болоньи, над собором и зданиями университета разгорается хмурый зимний рассвет. Торопливо уходят, равняя ряды, ратники Джуссиано, не остановленные гонфалоньерами города. Рассасывается толпа, куда-то исчезает оружие, и лишь там и тут остаются на площади брошенные за ненадобностью то дубина, то железная кочерга, то разорванный плащ, то измочаленная накидка с красным крестом, сорванная со стражника Святой Марии в ночной свалке. Где-то, словно проснувшись и слегка очухавшись от бредового сна, запевают утренние колокола.

А по дороге на Пистою бешеным аллюром удаляются от Болоньи полторы сотни всадников, многие из которых раненые и наскоро перевязанные попавшим под руку тряпьем. Убитых всего трое, и их уже передали студентам, чтобы тайно похоронить. Значительно больше своих мертвецов подымают и сносят к собору стражники Святой Марии, сегодня, едва ли не впервые, встретившие достойный отпор.

X

Сильно уменьшившаяся в дороге кавалькада подымалась на перевал.

Многие помощники Бальтазара предпочитали укрыться до времени в окрестных селеньях, чтобы потом тихо воротиться в университет. Кое-кто из пиратов поскакал вперед, с приказами Гаспара. Отстали раненые, которых тоже поместили в надежные укрытия до поры, когда они залечат свои увечья и смогут вернуться на корабли.

Заночевали в маленькой деревушке близ дороги, но полускрытой от взоров. За ужином из едва обжаренной козлятины и грубого местного хлеба почти не разговаривали, ожидая погони, и спали чутко, не расседлывая коней и выставив на дороге дозорных.

Теперь они остановились на самой вершине. Чудная картина открывалась отсюда, с горы! Синие задумчивые дали, каменные деревушки, прячующиеся в складках отрогов, по склонам которых, едва видные в отдалении, крохотными песчинками переливаются, медленно подвигаясь, пасущиеся стада, обходя белые струи оснеженных полей. Там и сям виднеются кубики церквей с островатыми завершениями порталов. И тишина! Словно бы все свары, споры, кровавые битвы, давешняя резня остались в небылом, в ином, далеком, уже не существующем времени!

Здесь, на высоте, плотно лежал снег. Голубело очистившееся небо. Кони, фыркая, нюхали снежный покров у себя под копытами, тихо ржали, вздрагивая кожей, пытались скрести подковами слежавшийся наст. Синие тосканские дали, пленившие еще древних этрусков, расстилались, куда только достигал взор, голубея, легчая и пропадая в отдалении.