Балтийская трагедия. Катастрофа.

Неожиданно он увидел бойца, завернувшегося в плащ-палатку, возле которого было буквально сантиметров сорок свободного пространства. Абрамичев улёгся туда, накрывшись шинелью. Он продрог так, что невольно прижался к бойцу, пытаясь прибиться к чужому теплу. Но теплее не становилось. Лейтенант потянул на себя край плащ-палатки и коснулся мёртвой ледяной руки. Он отпрянул в сторону и приподнял край плащ-палатки. Луна, появившаяся как бы специально из облаков, осветила спокойное молодое лицо умершего.

Совершенно неожиданно для самого себя Абрамичев вдруг почувствовал зависть к своему мёртвому соседу. Для него всё уже было позади. А что ждёт их впереди — не знал никто. Покрыв покойного плащ-палаткой, Абрамичев пошёл искать другого места для ночлега. Он нашёл его почти у самых носовых кнехт, лёг на палубу и, уже не чувствуя холода, провалился в чёрную пустоту.

«Казахстан» продолжал мерно покачиваться на якоре. Пробежавшая по поверхности воды лунная дорожка осветила силуэты ещё нескольких транспортов, стоявших неподалёку, и какое-то судно, украшенное изящным клиперным форштевнем, как на старинной акварели.

04:50

Военный корреспондент Михайловский наконец задремал в крошечном кубрике катера МО, после того как катеру каким-то чудом удалось выскочить из той минной ловушки, в которую он попал накануне. Михайловскому стало казаться, что теперь все опасности уже позади и его приключения закончились по крайней мере до прибытия в Кронштадт.

Журналист проснулся от того, что кто-то настойчиво тормошил его за плечо. Михайловский с трудом открыл глаза и увидел знакомого матроса, вытащившего его из воды.

— Давайте на верхнюю палубу, — сказал матрос. — Всех будем пересаживать на «Ленинградсовет». Подходим.

Михайловскому страшно не хотелось уходить с этого маленького и юркого катера, на котором он уже чувствовал себя в полной безопасности. И подорваться на мине у такого «малыша» меньше шансов и вражеская авиация вряд ли на него позарится. А на большом судне опять попадёшь в какую-нибудь беду.

Но деваться было некуда. Корреспондент с трудом встал. Он был голым по пояс. Выданную накануне робу он снял, готовясь прыгать за борт, когда полчища мин окружили маленький охотник. Матрос снял с себя голландку и чуть ли не силой натянул её на Михайловского, несмотря на его протесты.

— Бери, — твёрдо сказал матрос. — В Кронштадте мне новую выдадут...

С трудом выбравшись на верхнюю палубу, Михайловский увидел, что катер подходит к борту «Ленинградсовета». Журналист сразу узнал этот корабль, на котором ему не раз приходилось бывать раньше. Он хорошо знал и его командира — старшего лейтенанта Амелько, стройного молодого офицера со смуглым загорелым лицом и светлыми, расчёсанными на пробор волосами.

Пока Михайловский размышлял, хватит ли у него сил вскарабкаться на борт учебного судна по штормтрапу, выяснилось, что гостеприимный «Ленинградсовет» вывалил с правого борта парадный трап для приёма спасённых. На нижней ступеньке трапа матросы подхватывали переходящих на судно, так что Михайловский даже не заметил, как оказался на палубе.

Не успел журналист осмотреться на новом месте, как кто-то окликнул его. Михайловский обернулся и увидел своего коллегу — военного корреспондента Анатолия Тарасенкова, с которым они вместе вышли из Таллинна на «Виронии». Он был в мокрых брюках, кителе и в одних носках.

Оказывается, его также сбросило в воду с палубы «Виронии» ещё во время первой бомбёжки. Но Тарасенкову повезло больше — его быстро подобрал катер и пересадил на «Ленинградсовет».

Слушая его рассказ, Михайловский вдруг обнаружил, что у него по лицу течёт кровь. Где и как он разбил голову, корреспондент вспомнить не мог. В корабельной санчасти ему промыли рану, сделали перевязку, пообещав, что шрам на голове останется на всю жизнь как память о переходе из Таллинна в Кронштадт.

В санчасти Михайловский впервые за двое суток имел возможность взглянуть на себя в зеркало. Заросший щетиной, с всклокоченными волосами, с лихорадочным блеском воспалённых глаз, одетый в голландку на два размера больше, да к тому же и босиком, корреспондент действительно напоминал выходца с того света.

Так его и представил Тарасенков, приведя в кубрик, переполненный спасёнными:

— Принимайте. Ещё один выходец с того света.

Спасённые были одеты кто во что: в полинявшие робы, старые комбинезоны, фуфайки, тельняшки, рваные бушлаты. Отличить офицеров от матросов было совершенно невозможно. Среди них Михайловский узнал машинистку штаба флота Галю Горскую, одетую в тельняшку и рабочие матросские брюки.

Михайловский поинтересовался у Тарасенкова о судьбе других журналистов, находившихся на «Виронии». В частности, о судьбе профессора Цехновицера.

— Трудно сказать, — ответил Тарасенков. — Это же лотерея: одни прекрасно умели плавать и погибли, другие, вроде меня, не ахти какие пловцы, а всё-таки выгребли...

Тарасенков достал из кармана кителя пачку промокших и слипшихся писем от жены и стал их раскладывать на столе, желая высушить.