Балтийцы (сборник)

Кроми сдержанно улыбается и спрашивает, нет ли донных мин в Данцигском канале, где он предпочел бы лечь на дно у самого порта в ожидании «Кайзерины».

Непенин бросает на него одобрительный взгляд.

– Вот молодчина, черт вас дери. Но думаю, что в канал лучше не заходить: мало ли чего они там наклали. Точных сведений об этом у меня нет. Идя обратно, можете снять пенки с г…, которое тилипается в завесе, но не переходите к весту от 18-го меридиана, чтобы не встретиться с «Волком» и не напакостить друг другу. Через десять дней вас будет ждать дежурный миноносец, который проведет вас в Рогокюль Соэло-зундом. Если вернетесь раньше, то идите кругом, через Дагерорт, сообщив по радио точный час подхода, иначе вас обложат батареи.

– А вам, – повернулся Непенин к командиру «Волка», – вам назначается поход к Гиедзеру. Если «Кайзерина» увильнет от Кроми, что, впрочем, маловероятно, то вы должны будете ее ущучить по дороге к Кильскому каналу. Но имейте в виду, что все пространство у входа в канал зас…но минами на десять миль вокруг. Имеются входные вехи – вот их снимок, – но их легко проглядеть, особенно в мглистую погоду. Вам предоставляется самому оценить обстановку. Предупреждаю, что район все время обследуется германскими миноносцами, так их и разэтак, а потому днем на поверхность показываться отнюдь нельзя. Вообще никого не трогать до прохода «Августы», то есть первые четыре дня. Начиная с пятого дня, шпильте направо и налево. Возвращаясь, не переходите 18-го меридиана к осту, дабы не спутаться с Е9.

Пожелав нам успеха, Непенин кончил свою служебную беседу с нами, и мы отбыли на базу подводных лодок готовиться к походу.

II

Закончив прием путевых запасов и консервов и высадив на берег писаря и баталера (заведующего провиантской частью), мы отдали швартовы и вышли на рейд. Сделав пробное погружение и проверив механизмы, дали полный ход обоим дизелям и под вечер вышли за боковое заграждение в море.

Минула короткая июньская ночь, и русские берега скрылись с горизонта. День наступил ласковый и теплый. Море – как зеркало. Кругом ни души, если не считать чаек, которые, описывая круги в воздухе, то ниспадали к морю, чиркая крыльями по воде, то взвивались к небесам.

Лодка медленно ползла в позиционном (полуподводном) положении, оставляя за собой на зеркальной поверхности моря широкую белесоватую дорогу, покрытую мелкими кружками и завитками пены.

Глубокая идиллия, полная скрытых опасностей со всех сторон.

Сидя в боевой рубке, слышу через открытый люк разговор сигнальщиков, стоящих вахту наверху.

– Чайки все белые, а одна черная.

– Где?

– А вон там, повыше.

– То, должно, не чайка, а коршун.

– Какой же тебе коршун на воде?

– Так-то оно так, а только он совсем как коршун: крыльями не машет, точно бы застыл. Парит, значит…

Стоящий на вахте старший офицер вдруг соскакивает вниз. За ним стремительно валятся в люк оба сигнальщика и рулевой. Старший офицер быстрым движением руки замыкает электрический ревун, означающий боевую тревогу и погружение.

– Что такое? – спрашиваю я.

– Аэроплан, – отвечает он. – Пошлите доложить командиру.

Командир быстро поднимается в боевую рубку. Электромоторные помпы с шумом заполняют средние цистерны.

– Погружайся на 60 футов, – приказывает командир горизонтальным рулевым.

Цистерны наполнены. В лодке наступает тишина. Лишь приятно для уха жужжат главные электромоторы, замкнутые на полный ход. Лодка идет на 60-футовой глубине.

Вдруг звенящий треск прорезает тишину… Точно удары металлического бича по стальному корпусу лодки со свистом и лязгом часто падают на нас, один за другим…

– Раз, два, три, четыре… семь, – с остановившимся дыханием считаем мы взрывы аэропланных бомб. Даже при электрическом свете видно было, как побледнели многие лица. По бортам снаружи лодки – в аппаратах Джевецкого – восемь ничем не прикрытых мин Уайтхеда. Достаточно небольшому осколку снаряда щелкнуть по запальному стакану – и от лодки не останется следа. Или, если даже и не будут тронуты мины, от взрыва одной лишь аэропланной бомбы – треснет обшивка, прямым столбом или плоскими косыми веерами ворвется внутрь вода. В одну минуту зальет моторы. Мгновенная темнота. А за нею безвестная смерть. Не на людях, не в пылу атаки, не с лихо занесенной над головой саблей, не в упоении подвигом, не под покровом голубых небес – а в тоске вынужденного бездействия, в холодном, мокром мраке, в ожогах от разлившейся из аккумуляторов кислоты, среди смрадной тьмы и скрежета зубов…

Но никто не позволял себе тогда этих размышлений. Я рисую эту картину в память тех, кто погиб на семи наших подводных лодках, утопленных в минувшую войну, в память тех, о чьей трагической и геройской смерти тогда нельзя было громко говорить из военных соображений.

– Погружайся на 100 футов, – нервно приказывает командир.

Бомбы перестают падать. Молчание продолжает царить в лодке. Проходит минута, другая. На лицах появляются улыбки.

– Штоб ему ни дна, ни покрышки, – слышится нерешительный возглас.

– И откудова он взялся? Ведь и берегов-то не видать.