Бальзак

Из Немура все лето поступают дурные вести. «Я плачу кровавыми слезами, — пишет Бальзак, — когда думаю, что ей необходимо быть в деревне, а мне — в Париже. Мне готовится большое горе. Этот нежный ум, это дорогое существо, принявшее меня в свое сердце, как самого любимого ребенка, гибнет».

Тревоги за Берни, нападки критики на «Серафиту» и нелепые слухи, ходившие тогда по Парижу о том, что автор ее сошел с ума, и труд по 25 часов подряд, такой труд, от которого «волосы падают целыми прядями и седеют», — все это так сильно повлияло на Бальзака, что с ним приключился припадок жестокой головной боли, длившейся десять часов. Но среди всех своих подлинных и неподлинных несчастий Бальзак способен по-ребячески быть наивным и проказничать. Одна из таких проказ — это история с его письмами к графине Ганьской, которые попали в руки самого графа.

Бальзак нашел очень простой выход из такого положения и обратился с письмом к мужу, где просит походатайствовать за него перед г-жой Ганьской, чтобы она не гневалась за полученные ею письма, ибо эти письма сочтены им для «Шуанов», и их корреспонденты — Монторан и Мари де Вернейль, а послал он их графине, потому что она некогда выразила желание посмотреть, как выглядят вообще любовные письма. И вот, она вдруг приняла их на свой счет и в своей записке назвала его нахалом, с которым она больше не знакома. Во имя высокой дружбы он идет на унижение и просит графа объяснить своей супруге эту ошибку и замолвить о нем словечко.

Отправив такое письмо г-ну Ганьскому, Бальзак по совету доктора Накара едет отдыхать на две недели в Саше, где и получает прощение от своей возлюбленной, и, нимало не унижаясь, возобновляет переписку с графиней «по ее приказанию». Докторские советы ничего не делать Бальзак, конечно, не выполняет и продолжает писать «Поиски абсолюта», и вообще это произведение отняло у него, как он сам говорит, сто ночей и унесло все здоровье. Для этой вещи он изучал химию у академиков, правил корректуру десять — двенадцать раз, за что наборщики называли его «убийцей».

Роман успеха не имел и не разошелся, получив несправедливую дурную оценку. А между тем содержание его весьма примечательно. В этом романе впервые в европейской литературе затронута Бальзаком тема о мученичестве гения-энтузиаста. Некий ученый, Валтасар Клаэс, химик, занят «изысканием субстанции, общей всем творениям, изменяемой единой силой» — изысканием решения задачи об абсолюте. Он тратит свои средства, средства своей дочери с непоколебимой верой в то, что он сможет делать металлы, делать бриллианты, сможет повторить природу.

Чутьем великого художника Бальзак угадал, что отныне энтузиазм научного работника не может не иметь своих практических утверждений, наука должна служить интересам господствующего класса — класса буржуазии, она на службе у капитала. Способом делать металлы и бриллианты воспользуется промышленник и банкир, от них Клаэс получил неписанный заказ на искание абсолюта, они отняли его средства и учинили семейную катастрофу. В этом трагедия Валтасара Клаэса.

Судьба таланта и гения в капиталистическом обществе является одной из важнейших тем грандиозного творения Бальзака «Человеческая комедия», которую, конечно, надо понимать, как человеческую трагедию.

По возвращении в Париж Бальзак берет к себе в сожители вместо уехавшего художника Борже Жюля Сандо, которого окончательно бросила Жорж Санд, предпочтя ему сперва Латуша, а потом Мюссе. Несмотря на свои жалобы о денежных затруднениях, Бальзак покупает новую обстановку для себя и для Сандо.

К этому возрасту Бальзак сильно располнел, и его фигура стала привлекать особое внимание. «Я так толст, — пишет он, — что газеты надо мной издеваются, несчастные; вот она, Франция, прекрасная Франция: здесь смеются над несчастьем, порожденным трудами. Они смеются над моим животом». Гаварни с иронией, свойственной карикатуристу, утверждает, что «от затылка до пяток у Бальзака была прямая линия, с одним только выгибом — на икрах, что же касается переда романиста, то это был настоящий пиковый туз в профиль».

По поводу своих новых «невинных радостей» он пишет Ганьской: «Я купил себе новую обстановку для комнаты, палку, о которой толкует весь Париж, божественный лорнет, который мои химики заказали оптику Обсерватории, потом золотые пуговицы на мой синий сюртук, — пуговицы, сделанные рукою феи, так как человек, ходящий в XIX веке с палкой, достойной Людовика XIV, не может носить гадких пуговиц из медного сплава. Все это — невинные безделушки, из-за них я прослыл миллионером. Я создал в элегантном свете секту каннофилов (любителей палок) и меня считают за легкомысленного человека. Это меня забавляет». Но эта палка с набалдашником из бирюзовой накипи потребовала не только одной смены пуговиц на сюртуке.