Бальзак

И все-таки, в конце апреля 1836 года Бальзак был уловлен в тот момент, когда он писал Ганьской о том, какое он получил восторженное письмо от княгини Радзивилл по поводу своей «Мистической книги». «Мое письмо было прервано приходом комиссара и двух агентов полиции, которые арестовали меня и отвели в тюрьму национальной гвардии, где я нахожусь в настоящий момент и мирно продолжаю Вам писать. Меня посадили на пять дней. Тут я справлю праздник короля Франции. Лишаюсь удовольствия видеть прекрасный фейерверк… Мне дали стол, кресло и стул, и поместили меня в углу огромного голого зала. Здесь я буду кончать «Лилию в долине»… Привели Эженя Сю, арестованного на двое суток… Сю живет только для себя, он развил в себе полный эгоизм…». Об этом мрачном уединении издатель Верде рассказывает несколько иначе:

«После ста хитростей, десяти путешествий и двадцати переездов, искусно скрытых, Бальзак был, наконец, пойман и отведен в тюрьму национальной гвардии, помещавшуюся в доме, который носил название «Дом бобов»… Он тотчас же написал мне записочку, которую принес его верный слуга Огюст: «…Приходите ко мне сейчас же. Принесите мне денег, потому что я сижу без гроша. Де Б.» Я взял десять наполеонов и понес ему.

Можно себе представить, насколько широкую огласку получило это событие в жизни такого человека, как Бальзак. О нем заговорили вечерние газеты, а на другой день — утренние. Многие дамы расчувствовались; в тот же день ходили ходатайствовать за виновного, чтобы его освободили или, по крайней мере, смягчили ему наказание. Старый цербер, маршал Лобо[183], был неумолим и остался бесчувственным к рыданиям и горю всех этих прекрасных и знатных дам, которые взывали к его великодушию.

В бывшем доме Базанкур я нашел Бальзака, одетого в свою доминиканскую рясу, с белым капюшоном на голове, философски сидящего в камере на третьем этаже с видом на винный склад. Он усердно приводил в порядок какие-то бумаги.

— Как, дорогой мой! Вы принесли мне такую безделицу — двести франков? Этой суммы едва хватит на мои расходы…

— Черт возьми! Что же вы собираетесь здесь делать?

— Я собираюсь, дорогой мой, делать здесь то, что приличествует человеку благородного происхождения. Но подробности потом. Вы обедаете со мной, дорогой мой, не правда ли? Это будет чудесный обед, уверяю вас. Мне пришлет его Вефур, — сказал он нежнейшим голосом, — он будет тонок и вкусен… Не думайте, что я собираюсь жить здесь, как лавочник. Я хочу оставить здесь после себя воспоминания о всех традициях искусства хорошей жизни.

В шесть часов мы, действительно, спустились в столовую, — большой прокуренный зал, расположенный в первом этаже, серый, с огромной печкой, уставленный длинными столами, длинными скамейками. На конце одного из этих столов, около двери, было великолепно сервировано два прибора — это для нас. На другом конце зала было тоже накрыто на одного человека, сервировка была такая же роскошная, но там еще стояло два серебряных канделябра с тремя зажженными свечами в каждом. Это удивило и заинтриговало нас — было еще совсем светло.

Как и обещал мой гостеприимный хозяин, пир был достоин его. Сам он блистал остроумием, словечками, переливами голоса, неистощимым смехом… Около семи часов — ели и пили мы очень медленно — в самый разгар беседы, открылась дверь и вошел новый гость. Это был Эжен Сю. Он тоже пришел склонить голову под мечом правосудия дисциплинарных советов. Бальзак встал, бросил салфетку на стол и в порыве радости кинулся к нему на шею.

— Дорогой Эжен, — воскликнул он, — меня привела сюда моя счастливая звезда, которая нас соединила. Разделите наш обед со мной и моим издателем, которого вы давно знаете. Выпьем за нашу неожиданную встречу!

Приглашение Бальзака было полно очарования и откровенного чистосердечия, но будущий автор «Парижских тайн», положив на стол богатый бумажник из красного сафьяна, ответил ему с вежливостью, в которой однако был оттенок дурного тона, тем более для такого места и при таких обстоятельствах:

— Благодарю вас, Оноре, мой лакей и слуги принесут мне обед.

После этого он с достоинством уселся за стол…

Багровый от негодования Бальзак молча возвратился на свое место. Кончилось веселье, шутки, остроумие. Ответ Эжена Сю все заморозил. Бальзак забыл о том, что так веселило нас с начала обеда. Он был молчалив, озабочен, рассеян. Он был поражен в самое сердце. Чего Бальзак совершенно не мог переварить — так это двух великанов-лакеев в белых перчатках, которые прислуживали своему хозяину Эжену Сю…»

В поисках благополучия