Бальзаковские женщины. Возраст любви

Ничего себе — десять тысяч усилий мысли! Если на каждое тратить хотя бы по пять минут, это получится 833 часа, или 35 дней непрерывных усилий мысли. А ведь от одной лишь мысли об этом уже можно было сойти с ума. Но ничто не могло сломить волю Бальзака. Он работал день и ночь. Собственно, ему было безразлично — день сейчас или ночь. Эх, если бы еще масло для лампы не стоило так дорого! Он отказывал себе во всем, не ходил по ресторанам и кофейням, не позволял себе ни малейшей разрядки после чудовищного напряжения. Лишь когда уставали глаза, добровольный отшельник с улицы Ледигьер разрешал себе прилечь на кровать, но даже закрыв глаза, он продолжал думать о Кромвеле.

Труд писателя — это каждодневная каторга. Если хочешь добиться многого, тут нельзя допускать расхлябанности. С другой стороны, это как наркотик. Тот, кто отведал его, уже никогда не сможет добровольно оставить это занятие. И как тут избежать шараханья: от блаженства самого процесса работы до полного отчаяния, чувства ненужности всего, что тебе так дорого, и собственной бездарности? А потом обратно. И так по несколько раз в день. Как на качелях: туда — сюда, туда — сюда…

Бальзак писал и писал. «Кромвель» должен был быть завершен в самое ближайшее время.

А. Моруа констатирует:

«Оноре похудел, побледнел, глаза у него ввалились, отросла борода, и вид был такой, точно он вышел из больницы или играет роль в мелодраме. Он страдал от сильной зубной боли, но лечиться не хотел, заявляя, что „волки никогда не обращаются к дантистам, и люди должны следовать их примеру“».

«А хватит ли у меня таланта?» Эта мысль неотступно преследовала Бальзака. Работу необходимо было закончить, и он закончит ее, в этом он не сомневался, но достаточно ли у него способностей, чтобы сделать работу хорошо? Не окажется ли все это сизифовым трудом? Ведь литературное ремесло — это не питье хорошего бордосского вина и не курение сигары: здесь важен не только процесс, но и результат. Это не хобби, не собирание бабочек и не разведение цветов на подоконнике. Неуспех в литературе равносилен полному поражению.

В одном из писем к сестре Лоре, единственному человеку, с кем он имел возможность советоваться, он заклинал ее не вводить его в заблуждение, не расточать из чувства сострадания незаслуженных похвал:

«Заклинаю тебя твоей сестринской любовью, никогда не убеждай меня, что мое произведение хорошо! Указывай мне только на недостатки. Похвалы оставь при себе».

Контуры «Кромвеля» начали с грехом пополам вырисовываться. Полный и подробный план трагедии был послан сестре в ноябре 1819 года. К нему прилагалась записка:

«Проникнитесь почтением, мадам: к вам обращается Софокл. Милая сестра, по тем маленьким, очаровательным, забавным планам, которые рождаются в твоей маленькой, очаровательной, забавной головке, можешь судить сама, какого труда требуют театральные сочинения, где обязательно соблюдать три единства, где недопустимо неправдоподобие и так далее и тому подобное… Если тебя осенят какие-нибудь счастливые мысли, сообщи их мне. Но пусть они будут прекрасны, мне нужно только возвышенное. Я хочу, чтобы моя трагедия сделалась настольной книгой королей и народов, я хочу начать с шедевра или же свернуть себе шею».

Чем ближе к завершению был «Кромвель», тем мучительнее становился для Бальзака вопрос, чем окажется его стихотворная драма — шедевром или пустышкой?

По этому поводу С. Цвейг сожалеет: