Bambini di Praga 1947

Пан управляющий опять лежал на кровати — на спине, раскинув руки и прикрыв лицо полотенцем. Надя исчезла — спряталась в шкаф, откуда доносились ее веселый смех и удары кулачков о заднюю стенку.

— Ну и дурацкие же у вас шутки, — сказал Тонда, наливая себе виски.

— Путь к мудрости пролегает через страдания, — управляющий приподнял надо ртом полотенце и тут же опустил его обратно.

— Этот поганец точно в футбол мною играл, — сказал Тонда, допив.

— А нечего было соваться, — изрекла Надя из шкафа и добавила: — Знаешь, что было написано на одной пожарной каланче? «Не ты поджег, не тебе и тушить».

— Кто запер дверь? — гремел Тонда. — Я висел на ручке, как какой-нибудь святой Вацлав!

Он подтащил к умывальнику стул, взобрался на него, распахнул простыню и принялся изучать свое отражение.

— Обязательно синяки будут, — сообщил он.

— Дамы и господа, предлагаю вам использовать как средство от синяков пятновыводитель «Радуга»! — воскликнула Надя, выскочив из шкафа. Она открыла дверь номера, вышла в коридор и вернулась с огромной плетеной детской коляской. Потом разбежалась и запрыгнула внутрь. Простыня у нее съехала, но Надя ловко развернулась в воздухе и упала в коляску на спину, так что руки и ноги у нее свесились по бокам, и коляска заездила туда-сюда, сотрясаемая девичьим смехом.

Управляющий убрал с лица полотенце.

— Ну вот, что и требовалось доказать, они уже багровеют, — жаловался Тонда.

Надя оперлась на локти и помотала головой.

Согнав с глаз слезы смеха, она взглянула на стоящего на стуле человека, который вертелся перед зеркалом и озирал свои тоненькие ножки, и воскликнула, заикаясь от хохота:

— Да уж, Тоничек, ваши пятна нельзя будет удалить без повреждения ткани. Придется скоблить их ножом! Обращайтесь к хирургу! — Тут локти у нее подломились, и руки свесились вниз, и коляска снова заездила туда-сюда, погоняемая смехом.

Тонда слез со стула, повернул кран и начал прикладывать к заду полные горсти холодной воды.

— Кто, кто подложил мне такую свинью?! — кричал он.

— Это я придумал, — отозвался управляющий, — в отместку за парикмахера, которого ты притащил на паром.

— А дверь кто запер? — Тонда выпрямился, и его лицо исказила гримаса.

— Я, — приподнялась Надя, — кого люблю, того и бью! — И она со смехом рухнула обратно в коляску.

Тонда открыл дверь и сперва вытолкнул коляску вместе с Надей в коридор, а потом пустил коляску вниз по лестнице. И коляска поскакала со ступеньки на ступеньку.

— Я же заикаться начну! — крикнула Надя.

Тут коляска налетела на подставку с пальмой, и искусственное дерево рухнуло на пол. Гостиница содрогнулась. Тонда юркнул в номер и погасил свет.

Управляющий на цыпочках подобрался к окну, подпрыгнув, сел на подоконник и поверх крыш стал смотреть на далекие поля, где в сиянии прожекторов работала молотилка — на ее площадке стояла женщина в косынке и брала снопы, которые подавал ей с телеги парень в белой рубахе; женщина засовывала эти снопы в утробу машины. Из длинной трубы летела отчетливо видная на свету мякина, золотая мякина, стремительно уносившаяся вдаль и придававшая всей сцене фантастический оттенок. А сбоку от молотилки все рос да рос стог соломы… на нем, утопая по пояс, стояли люди и вилами принимали солому, поднимаясь выше и выше… Наконец человек в белой рубахе подал последний сноп, молотилка расправилась с ним и внезапно затарахтела вхолостую так весело и беззаботно, как будто рада была немного передохнуть — в точности как та женщина, которая подошла к прожектору, размотала косынку, глубоко вздохнула и глотнула пива из зеленой бутылки…

— Кто-то идет, — прошептал Тонда и приотворил дверь. Он увидел, как из комнаты по соседству с комнатой Виктора вышел старик со свечкой в руке, он спустился по лестнице, осветил Надю — полуобнаженную, уснувшую в детской коляске.

Старик развернулся, ступил в отбрасываемый свечкой свет и направился наверх. Он покачивал головой и, прежде чем скрыться в своей комнате, прошептал еще:

— Какой крупный ребенок…

Над городом висела луна, и фонтан играл белым мячиком для пинг-понга…

5

Неподалеку от перекрестка двух проселочных дорог стояла конная повозка. Опустившись перед конем на колени, человек в кожаных галифе обмерял ему портновским сантиметром окружность копыт, ширину груди, высоту ноги от колена до копыта. И записывал цифры в блокнотик.

За спиной человека была дорожка, ведшая к дому, а возле дома возвышались строительные леса, а за лесами виднелась белая стена, на которой был нарисован эмалевыми красками гигантский конь, и у этого коня не хватало передних ног. На коне красовался всадник — в подштанниках, с кривой саблей в руке.

Человек в галифе, записав все мерки, сказал:

— Вот теперь будет как надо.

Два агента «Опоры в старости», которые приехали на автобусе, стояли в сторонке и только диву давались.

— Вы хотите сшить этому коню брюки? — спросил пан Буцифал, а коротышка-кучер указал хлыстом в сторону дома:

— Разве это мой Фукса на стене? Чего-то он мне не того…

— Я его усилил, — объяснил человек в галифе.