Bambini di Praga 1947

— Пойду к портнихе. Вы знаете, пан нотариус, я хочу заказать ей блузку… фасон, как в начале века носили, красные полоски на белом шелке, и вот здесь вот, у горла, стянуто. Очень благопристойная блузка, гувернантки такие любили, похожая была на Пауле Веселой в фильме «Маскарад»… а может, вы видели ее, когда она играла с Иоахимом Готтшальком в фильме «Жду тебя»…

— Ну а потом вы что станете делать?

— Потом я пойду играть в теннис и снова искупаюсь вечером в реке… и не исключено, пан нотариус, что я даже буду купаться голая, как вчерашние трое студентов; если кто-нибудь пойдет по другому берегу, то заметит белый дамский купальный костюм, потому что мои загорелые руки и ноги сольются с темнотой дубовой рощи… — сказала машинистка и кокетливо прищурилась, но тут же, заметив, что пан нотариус не в настроении, добавила благопристойно: — А потом я пойду домой и стану писать, как вы подавляли свой блеск и уподоблялись своему праху… — И она расправила плечи и не смогла подавить блеск своей молодости.

Пан нотариус заканчивал зевать, и рот у него был еще немного открыт, а искусственные челюсти успели уже сомкнуться.

— Спасибо, — сказал он и сел за стол, — а сейчас, пока еще не появились клиенты, мы займемся последним пунктом моего завещания, — сообщил он, перелистывая документы, извлеченные им из ящика стола.

Потом он встал и с невозмутимым видом заходил по кабинету.

Остановившись у раскрытого окна, он поверх пелангорий и крыш смотрел на реку, в глубине которой ходили на головах отражения деревьев, и диктовал текст:

— «Мой гроб должен быть изготовлен из металла и богато убран; малый египетский образец, украшенный внутри; при погребении следует звонить во все колокола; зал для прощаний затянут тканью, пол покрыт черным сукном; впереди — дорогое распятие с ангелами…» Так вы сегодня вечером собираетесь купаться нагишом?

— Правильно, нагишом… да ведь уже стемнеет, — ответила девушка, чьи пальчики бойко бегали по клавишам пишущей машинки.

— Это будет прекрасно, — проговорил старый господин и, заметив, что машинка умолкла, продолжал: — «…впереди дорогое распятие с ангелами… тридцать шесть двухсотпятидесятиграммовых восковых свечей…», — диктовал он, но тут со двора донеслись шаркающие шаги, и он перегнулся через пелангорию. Оказалось, что по двору пивоварни брел пенсионер-кучер, и походка у него была престранная, он точно крутил велосипедные педали или ехал на лыжах… а шел он посидеть на солнышке; вот он достал из кармана трубку с резиночкой от содовой воды — это чтобы трубка не выпала из беззубого рта, сплюнул и устроился поближе к стенке. Сейчас он походил на поломанный куст, но вот каков он был в молодости? Господи, вспомнил вдруг пан нотариус, а ведь в молодости этот самый кучер замучил до смерти двух своих жен, первую, когда она попробовала выйти из его воли, он за распущенную косу притянул к корабельному рундуку, поднял крышку и зажал ею женины волосы, а потом запер рундук на замок… а у второй жены он связал косы узлом, снял с крюка Иисусов образ и подвесил бедняжку на тот же крюк за косы — чтобы делать с нею, что заблагорассудится… а может, все это его жёнам нравилось, может, они только того и хотели, ведь многие из женщин — истинные орудия дьявола…

— Пан нотариус, — окликнула его машинистка, — тридцать шесть двухсотпятидесятиграммовых восковых свечей…

— Ах да, верно, — нотариус обернулся, пригляделся повнимательнее к ее кудрявым, как у негритянки, волосам и продолжал: — «…церковный мужской хор будет петь погребальную песнь, кропить святой водой станут трое священников и четверо клириков, которые и сопроводят гроб до самого места упокоения… возглавит процессию распорядитель… за ним следует почетный караул… распятие с фонариками… обок катафалка — служители с факелами… пятнадцать фиакров и два катафалка…» — диктовал старик неспешно и поглядывал на синее небо, как будто считывая то, что произносил, с безоблачного небосвода, по которому чиркали ласточкины крылья…

А машинистка печатала так быстро, словно пересыпала металлические буковки текста в жестяную посудину.

Крик, донесшийся с соседнего двора, заставил пана нотариуса опереться обеими руками о подоконник.

Внизу возле открытой выгребной ямы стоял дворник, вопя:

— Ладя, Ладя! Ла-адя!

Тут отворилось окно первого этажа, оттуда показалась прилизанная голова и поинтересовалась вежливо:

— Что, папенька?

Дворник никак не мог угомониться:

— Что?! Что, спрашиваешь?! Помоги мне донести эту палку до реки, мы ее там ополоснем. — И он показал на жердь, которой ежедневно шуровал в яме.

— Послушайте, отец, но у меня же чистые руки! — воскликнул юноша в окне.

— А я говорю, надо палку отнести! — вскричал дворник и выволок из ямы жердь; из дома во двор выскочил молодой человек в белой рубашке и без раздумий ухватился за чистый конец палки.

— Нет! — завопил дворник. — Тот конец понесу я, а ты возьмешься за этот!

Молодой человек всё никак не соглашался:

— Но на мне белая рубашка и новый галстук, такого галстука больше ни у кого в городе нет!

Однако отец сказал сурово: