Бамбуковая колыбель

ПОСЛЕ ИСТОРИИ С РЕБРЫШКАМИ в подливке я уже старался держаться поближе к дому; тем не менее, время от времени мне все-таки приходилось читать лекции в других колледжах и университетах Тайваня.

Однажды, как раз из-за этих выездных лекций, мне пришлось ехать поездом в Каошунг, находящийся на самом юге острова. Мне нравилось путешествовать поездом, тем более, что купе первого класса на Тайване были вполне комфортабельными.

Проводники в голубых мундирах разносили чай и раздавали пассажирам горячие освежающие напитки. Пейзаж за окнами менялся с калейдоскопической скоростью. Обнаженные, пожалуй, печальные после осенней жатвы, мелькали справа и слева рисовые поля. Иногда за крутым поворотом внезапно появлялся висячий мост, а внизу, прямо под его хрупким каркасом, плескались в ручье ребятишки. Медлительные буйволы провожали проходящий поезд снисходительным и равнодушным взглядом.

На этот раз состав делал множество остановок, высаживал и подбирал пассажиров на маленьких придорожных станциях, и в Тайване в мое купе вошла какая-то женщина, тащившая за собой огромный глиняный кувшин.

Она уселась на скамью напротив и усердно принялась устраивать свою поклажу непосредственно рядом с моими коленями.

Поскольку места в купе, естественно, не хватало, ей, в итоге, пришлось поставить кувшин к себе на колени. Мне никогда не доводилось видеть, чтобы кто-нибудь тащил за собой в пассажирский вагон такую громоздкую поклажу, и, поскольку кувшин вторгся отчасти и на мою территорию, я, в конце концов, решился и спросил соседку, почему она не сдала его в багаж.

«Что вы! — воскликнула она. — Это совершенно невозможно!»

Поезд мчался через горные перевалы. Вокруг, на покрытых террасами склонах, виднелись крохотные возделанные поля. Пейзаж был привычный, делать было нечего, а любопытство продолжало меня подстрекать.

«Ваш кувшин, наверно, очень тяжелый, — снова заговорил я. — Вам будет неудобно все время держать его на коленях. Почему бы вам все-таки не сдать его в багажное отделение?»

«Это было бы большим неуважением.»

Ее ответ совсем сбил меня с толку.

«Не понимаю, — сказал я. — О каком неуважении может идти речь, если ваш кувшин поедет в багажном отделении? Там ведь все равно никого нет. Он там никому помешать не может.»

Я нарочно подчеркнул эти слова, потому что мне-то ее кувшин мешал и даже очень — я то и дело отодвигался от острых краев этого вместительного сосуда, ибо они упорно грозили разодрать мне штанину.

«Нет, нет, я никак не могу с ним расстаться, — решительно сказала женщина. — Это было бы, знаете, как-то не по-дочернему.»

«Как это — не по-дочернему — изумился я. — Да что у вас в этом кувшине, наконец?»

«У меня там мой отец», — простодушно объяснила она. «Ого! — подумал я, внезапно вспомнив, на что способны китайцы ради того, чтобы как следует выполнить свои обязанности по отношению к родителям. — Как хорошо, что я не коген.»

Глава 10. Китайское письмо

ПОКА МЫ С БАРБАРОЙ один на один сражались с китайскими нравами и обычаями, наша маленькая Двора вела свою собственную борьбу — за овладение китайской каллиграфией.

В отличие от большинства других языков, китайский язык не имеет алфавита. Каждая китайская «буква»-иероглиф тщательно выписывается и представляет собой целую картинку, выражающую определенное понятие. Таких иероглифов существуют тысячи. Они состоят из горизонтальных и вертикальных линий, точек, крючочков и наклонных черточек, и поэтому обучение китайскому письму представляет собой медленный и довольно мучительный процесс.

Большинство людей испытывает большие трудности в овладении техникой начертания иероглифов, поэтому учиться каллиграфии лучше всего с раннего возраста. Китайские дети начинают с самых простых линий и, по меньшей мере, час в день посвящают тренировке в их начертании. Двора вместе со своими одноклассниками училась писать, снова и снова копируя иероглифы, начиная с самых простейших.

Но у китайцев каллиграфия — не просто наука письма; это еще и вид искусства, во многом сходный с живописью.

Для того, чтобы стать действительно каллиграфическим, изображение иероглифов должно отличаться оригинальностью, стилем, силой и иметь индивидуальный характер.

Современный китайский философ Лин Ю-Тань как-то сказал, что «каждая горизонтальная линия подобна скоплению туч в боевом строю, каждый поворот линии — это мощно натянутый лук, каждая точка подобна камню, низвергающемуся с высокого утеса, каждый изгиб напоминает медный крюк, каждая удлиненная линия походит на старую виноградную лозу, а каждый быстрый, размашистый мазок — все равно, что бегун на старте.»

Мы с Барбарой по сей день убеждены, что в почерке Дворы, даже когда она пишет на иврите или по-английски, можно обнаружить следы ее занятий китайской каллиграфией.

Каллиграфия — одновременно и самое уважаемое, и самое распространенное из китайских искусств. Преклонение перед написанным словом с детства входит в китайское сердце, и буквально в каждом доме можно увидеть хотя бы несколько образцов каллиграфического искусства.