— Да что ты, Петя, — как бы отвечала Алиса, — я уже и думать забыла про это, подумаешь — какое-то ничтожное недоразумение! Ты и впредь поступай, как тебе нравится, это нисколько не отразится на нашей Дружбе.
— Но мне так стыдно за свой поступок, прямо не знаю, что мне делать со своим ужасным характером…
— Характер у тебя хороший, просто ты рассеянный и увлекающийся человек, но, знаешь, мне это даже нравится…
Конечно, Алиса не отвечала ни так ни этак, а все это были Петины выдумки. Она что-то списывала с доски, а в это время Петя — вот какой плохой ученик! — передавал ей записку. Она была такого содержания:
Циркуляр вернулся тотчас. Поперек него было написано:
И было подчеркнуто — «цирк».
Наверное, до корней волос покраснел тогда Петя, до того был метким намек. Нет, не хотела она примиренья, а он хотел, хотел!
Премьера
Если бы можно было, Петя прожил бы тот день по-другому с самого начала. Ну, пусть не с начала, а с того момента, когда он вспомнил, что идет в нечищеных ботинках. Из-за них он и задержался ровно на столько, что у самой парадной его успел перехватить Савва.
— Ага-а, вот повезло! — закричал он. — Вот повезло, так повезло!
— Кому повезло? — спросил Петя.
— Как кому, тебе! Пошли скорей!.. Ты и приодет хорошо, я смотрю, и ботинки у тебя начищены!
Не надо было Пете и спрашивать «куда», не надо было. Раз уж встретил Савву, можно было постоять для приличия три минуты или попросить, чтобы Савва его проводил до угла, а в подробности не вдаваться, мало ли у кого какие дела.
Но Петя спросил:
— Куда?
— Ах, ты прыгать будешь от радости, когда узнаешь! Я шел и думал: застану или не застану!.. Ну, как тебе повезло!
И это можно было пережить, подумаешь! Но Петя и тут не удержался.
— Ну, куда, — спросил он нетерпеливо, — куда?
— В цирк, на премьеру, вот куда! Родители должны были пойти, но к ним пришли гости. Ты хоть соображаешь, что такое премьера? Первое представление! Дрессированные аравийские львы! Рр-рры!.. Рр-рры!.. Морские котики! Мяу-мяу!.. Одновременно на манеже пять клоунов! А у нас первый ряд! Чего там только нет: наездники, эквилибристы!.. И все это еще никто не видел! Голову даю на отсечение, что мы из всей школы будем первые!
Конечно, тут по-разному можно было реагировать, например, спокойно выслушать и сказать: «Ты не обижайся, Савва, но, пока есть время, давай лучше позвоним Леше Копейкину». Или хлопнуть Савву по плечу и воскликнуть: «Ах, какая обида, у меня как раз сегодня дела!»
Но аравийские львы уже метались в бессильной ярости перед Петиным взором. И он сказал:
— А морские котики не мяукают.
— Конечно, не мяукают! — воскликнул Савва. — Это я так! А впрочем, не знаю. Ни разу в жизни не видел! Ну, что ты стоишь, пошли скорей!
Нужно было сказать: «Ты не обижайся, Савва, но давай лучше позвоним Леше Копейкину!»
— Побежали, вон наш автобус!
Нужно было сказать: «Ты не обижайся, Савва, но давай лучше позвоним Леше Копейкину!»
Но он побежал.
Побежал вслед за Саввой вдоль тротуара, а автобус подмигивал ему красным глазом, и это подмигивание гипнотизировало Петю, так что уже повернуть назад не было никаких сил.
И вот он в автобусе. Передает десять копеек.
— Оторвите, пожалуйста, два билета, — говорит.
А еще не поздно было воскликнуть: «Савва, ты не обижайся, но я с тобой всего одну остановку, нам как раз по пути!»
Но уже гремел «Выходной марш» из кинофильма «Цирк», и Петя видел, как, поглядывая через плечо на залитую огнями арену, взмахивал палочкой капельмейстер.
— А что это у тебя в руках так аккуратно завернуто? — спросил Савва, имея в виду нечто, укрытое со всех сторон плотной бумагой.
И Петя ответил как ни в чем не бывало:
— Цветы…
— Ах, ты не представляешь, как это кстати! — воскликнул Савва. — Это черт знает, как кстати! Как ты догадался? Ведь у нас с тобой первый ряд! Дрессировщица во втором отделении, но они не завянут и не замерзнут, ведь в цирке тепло!
Нет, еще не поздно было сказать: «Савва, ты не обижайся, но цветы предназначены совсем другому человеку, совсем другому, ты понимаешь?…»
Но Петя уже не был безучастен к тому, как сохранить цветы до конца второго отделения, и он сказал:
— А мы попросим их в воду поставить.
Вот с этой минуты все и было кончено.
То есть нет, с другой стороны все только начиналось: толчея у входа, проверка билетов, очередь в гардеробную и наконец вспыхнувшая вдруг алым ковром арена. Но если иметь в виду Петино душевное равновесие, то в тот миг, когда он предложил поставить цветы в воду, оно кончилось и началось сплошное терзание.