Банда 2

— Жертва, — ответил Ковеленов напряженным голосом. Обычно он говорил легко, как бы слегка посмеиваясь и над собой, и над той таинственностью, к которой прибегали оба, скрывая ото всех на свете свою связь, свое сотрудничество. Так уж у них установилось с самого начала — даже самое важное сообщать походя, бесцветным голосом, с улыбкой, а то с этакой кривоватой ухмылкой, какая бывает у людей, жалующихся на несварение желудка, запор или еще какую-нибудь хворь, о которой-то в приличном обществе и сказать неловко.

— Я там нужен? — спросил Пафнутьев.

— Решайте... Думаю, для общего образования и не помешает... А там уж вам виднее, как оно и что...

Пафнутьев все больше настораживался. С одной стороны сам звонок говорил о том, что Ковеленов продолжает работать, сообщает ему о местонахождении человека, которого он ищет, и в то же время в его словах явно звучало какое-то несмелое, замаскированное предостережение.

— Из наших там есть кто-нибудь?

— Есть... Но они, по-моему, не знают как им поступить, как жить дальше...

— Они его взяли?

— Повода не находят. Вот если помрет, или еще чего пострашнее с нею, то есть, с жертвой случится, тогда, глядишь, и это самое... — продолжал мямлить Ковеленов.

— Мне кого-нибудь прихватить с собой?

— Не помешает, хотя хватает тут вашего брата, — ответил Ковеленов с легкой, но четко услышанной заминкой. И Пафнутьев еще больше озадачился — такая заминка проскакивает, когда человеку кто-то подсказывает, что говорить.

— Ты там один?

— Нет.

— Кто еще?

— Да много разных...

— Кого много? Твоих ребят, моих, случайных?

— Всех хватает.

— Ничего не понимаю! — резко сказал Пафнутьев в трубку.

— Я тоже.

— А сам-то ты не попался?

— Трудно сказать...

— Даже так... Хорошо... Еду.

— Может не стоит? — произнес Ковеленов странно вымученным голосом и этим окончательно сбил Пафнутьева с толку.

— Приеду разберусь. Откуда звонишь?

— Тут телефон случайно целый оказался, как раз в тылу кинотеатра «Пламя». Сквер, скамейки, мокрые, правда, замоченные, деревья... И будочка телефонная стоит... Дверь сорвана, стекла выбиты, как после бомбежки, а телефон, как ни странно, работает... Я возле большой клумбы, здесь в центре сквера большая клумба с красными цветами, они, по-моему, и зимой красным цветом цветут...

— Знаю!

— Вот здесь и развернулись печальные события, — уныло тянул Ковеленов.

— Для кого печальные?

— Для меня, конечно. А потом... Потом, кто его знает, кого эти события засосут, затянут, поглотят...

— Ладно, еду.

— Мне подождать?

— Подожди, но в сторонке. В дело не лезь. Вообще, постарайся не возникать.

— Нам всем этот совет не помешает, — произнес Ковеленов загадочные слова, но пока Пафнутьев соображал, как их понимать и что за ними стоит, он сам уже положил трубку. Помолчал, глядя в телефонный диск. Что его насторожило в этом разговоре, что было непривычным? Ковеленов говорил о клумбе с красными цветами и сказал, что они, по его мнению, цветут чуть ли не всю зиму... Непонятно. Ковеленов в разговоре допустил какой-то сбой, нарушение связности... Но Ковеленов не допускал сбоев. И проскочило у него еще одно словечко — замоченные скамейки. Замоченная, значит, насильственно убитая скамейка? Или он просто нашел возможность вставить в разговор само слово — «замоченный»? То есть, убитый. Кто убитый? Он сам, Ковеленов? Но я с ним разговаривал и это был именно Ковеленов... Кто же еще убитый, о ком он открыто сказать не мог?

Пафнутьев наскоро попрощался с Викой и вышел на улицу. В сквере, расположенном в тылу кинотеатра «Пламя», он был через пятнадцать минут. Кинотеатр стоял пустой, облезлый, афиш не было, фильмы здесь давно не крутили. Как и во всем городе — явные следы запустения, разложения, умирания страны. В громадных стеклах здания он увидел лишь разноцветные блики заморских машин — из кинотеатра устроили автосалон. Но возле здания Пафнутьев ничего странного, неожиданного не увидел. Бродили мокрые парочки под зонтиками, по привычке приволокшись к кинотеатру, на остановке троллейбуса сидели старухи с двухколесными сумками, набитыми пустыми бутылками — видимо, возвращались с промысла по окрестным кустам. Старухи смотрели прямо перед собой уставшими от жизни глазами и никакого волнения на их сморщенных лицах Пафнутьев не обнаружил. Где-то в глубине сквера топтались несколько парней в кожаных куртках... Прогуливал какую-то, мокрую несчастную болонку старик с тростью. И все.