Банда 2

— Сейчас покажу тебе одну вещь, начальник, одну такую веселую картинку... И ты сразу все вспомнишь, сразу голова твоя станет умной, — Амон прошел по всей видимости в ванную, и тут же появился в комнате с каким-то свертком. Вначале Пафнутьев лежал с закрытыми глазами, а когда шаги Амона приблизились к самому его лицу, подумал, что сейчас будет удар и даже зажмурился от предчувствия. Но удара не последовало. Открыв глаза, он увидел Амона с каким-то несуразным свертком. Слабый шелестящий шорох раздался совсем рядом, возле его лица опустилась какая-то тяжесть. Что это, зачем, как понимать? — Пафнутьев сообразить не мог. Красноватый целлофановый пакет стоял на полу, а Амон словно ожидал, когда Пафнутьев сам все поймет.

И он понял.

И содрогнулся от ужаса.

В пакете лежала окровавленная человеческая голова. Лица он не мог различить, но что это голова с пропитанными кровью волосами, в этом сомнений не было. Глаза у головы были полуприкрыты, рот искажен, других подробностей сквозь целлофановую пленку Пафнутьев различить не мог.

— Кто это? — спросил Пафнутьев, делая безуспешные попытки отодвинуться от жутковатого свертка.

— Не узнаешь, — с огорчением проговорил Амон. И, присев, начал медленно разворачивать сверток. Пафнутьев сжался в ужасе и, желая знать все до конца, и в то же время, опасаясь этого. Он уже стал понимать, что не зря, не случайно Амон приволок из ванной эту голову, что имеет она для него какое-то значение, именно для него, для Пафнутьева.

На Амоне была белая рубашка с длинными незастегнутыми рукавами и пакет он разворачивал осторожно, стараясь не запачкаться. И, наконец, весь целлофан сдвинут вниз...

Пафнутьев с трудом, но узнал, узнал отделенную от туловища человеческую голову.

Это была голова Ковеленова.

— Ну вот, теперь узнал... — удовлетворенно проговорил Амон. — Да, это твой человек. Нехорошо он повел себя, какой-то любопытный. И помощник плохой... Мне сказали, что он на тебя работает, я вначале не поверил... Ножичком его немножко поколол, он и признался... Слабый человек, — приговаривая, Амон опять выровнял пакет и, взяв его за верх, отнес в ванную. — Никто не узнает, что за человек такой был, никто искать не будет... И виноватых нету, правильно, начальник?

Пафнутьев, как никто другой, знал о зловещих находках, которые все чаще попадались и в самом городе, и в окрестностях. На свалках, в мусорных ящиках, в урнах, даже в автобусах и троллейбусах находили сумки, мешки, рюкзаки с частями человеческих тел. Начинать следствие по этим находкам было почти невозможно, проходили иногда недели, месяцы, прежде чем тело удавалось собрать по частям, а уж о том, чтобы опознать его, установить, как звали этого бывшего человека...

Раньше, всего несколько лет назад такого не было. Наступила какая-то новая, невиданная степень озверения в обществе. Обычная ссора, причин которой потом никто и вспомнить не может, приводила к самым страшным последствиям — удар кухонным ножом, удавка из проволоки, в ход шли утюги, как горячие, так и холодные, молотки, топоры для разделки мяса. И протрезвев, увидев последствия своего минутного гнева, человек, естественно, думал над тем, как избавиться от трупа. И не придумывал ничего лучшего, как разделать его на куски и разбросать по городу.

А тут еще начались разборки между торгашами, авантюристами бизнесменами первого поколения, между банкирами и кредиторами, поставщиками и покупателями, между транспортниками и производителями, ворами и скупщиками краденого... В результате не было дня, чтобы где-то в городе не нашли руку, ногу, ухо. Самое напряженное время начиналось весной, при таянии снегов. Из снега появлялись такие жуткие находки, что народ цепенел и замыкался.

— Его уже ребята по частям разнесли, — пояснил Амон. — Голова только осталась. Я попросил, чтобы оставили голову, тебе хотел показать, порадовать.

— Ну, показал, порадовал, а дальше?

— Следом пойдешь, начальник.

— Это как? — спросил Пафнутьев, но похолодел внутри, потому что понял все, понял, но разум отказывался принять и согласиться с услышанным.

— Да вот так же.

— Неужели убьешь?

— Зачем убивать? — удивился Амон. — Какие-то слова ты, начальник, говоришь... Видел, как барашка разделывают? Нет? Разве его убивают? Нет. Его разделывают. Сначала горлышко, — Амон повертел в воздухе ножом, — потом надо кровь спустить... Ну, а уж в конце разделка.

— Ты же кровью все зальешь?

— Зачем тебе думать об этом, начальник? В ванне все сделаю. Кровь твою смою, а потом сам ванну приму... Понимаешь, только после этого я буду знать, что смыл позор. Буду лежать в теплой воде и думать, как по канализации течет твоя горячая, справедливая кровь... А! — воскликнул Амон и глаза его сверкнули. До этого он говорил тусклым безразличным голосом. И это было самым страшным. Амон не грозил, не устрашал, просто объяснял, что будет дальше и по тому, как без интереса рассказывал, Пафнутьев понял, что так все и будет, ему совершенно безразлична жизнь Пафнутьева.

— Ты меня не убьешь, — произнес Пафнутьев, скорее успокаивая самого себя.