Банда 2

Дверь на площадку захлопнулась и в ванную ворвался взбешенный охранник. Теперь в его глазах уже не было сонного безразличия — была злоба, но был и страх. Он не знал что делать, все переменилось так быстро и так необратимо, что он просто не знал, что предпринять. И сделал единственное, на что был способен — со всего размаха ударил Пафнутьева по лицу, принялся снова натягивать ему на рот сползшее полотенце, по у него ничего не получалось — Пафнутьев вертел головой, извивался всем телом, склонившись, прятал голову от ударов. В дверь беспрестанно звонили, колотили ногами, Пафнутьев слышал, что голосов на площадке стало больше, видимо, люди выходили из других квартир. Наверняка кто-то уже звонил в домоуправление, в милицию.

Оставив Пафнутьева, охранник бросился в комнату, притащил сумку, начал в панике бросать в нее вещи, потом рванулся к телефону, но не успел набрать номер, как Пафнутьев, собравшись с силами, снова заорал так, что голоса на площадке опять смолкли и тут же в дверь начали колотить с удвоенной силой. Тогда охранник, потеряв самообладание, схватил гантелю и снова ворвался в ванную. Размахнувшись, он с силой опустил железную гантелю Пафнутьеву на голову. Но за секунду до того, как потерять сознание, Пафнутьев услышал как на площадке грохнул выстрел. И, опрокидываясь в ванную, он успел лишь подумать — неужели Амон?

А когда открыл глаза, то увидел, что все еще лежит в ванне, но руки его свободны, ноги тоже развязаны, а над ним, перекрывая лампочку, так что от головы шло золотистое сияние, стоял майор Шаланда. На его обильном лице было примерно равное количество беспокойства и насмешки.

— Что, Паша? — спросил он. — Доигрался?

— Шаланда, — прошептал Пафнутьев. И столько нежности, столько признательности было в его голосе, сколько не слышала от него ни одна женщина в самые интимные моменты жизни. — Шаланда, — шептал Пафнутьев и две слезинки невольно выкатились из его глаз.

— Да ладно тебе, — смутился Шаланда. — Нашел время... Вставай, хватит тебе здесь валяться. Срам-то прикрыл бы чем-нибудь... Тоже еще, корифей следственной мысли!

* * *

Был ли Пафнутьев счастлив в жизни? Вряд ли. Вопроса этого он старался себе не задавать, не задавал он таких вопросов и никому другому. Это была запретная тема. В чем-то она была даже неприличной, и когда он слышал подобные вопросы по радио или телевидению, выключал звук, чтобы не видеть срамоты и того, кто спрашивает, и того, кто вынужден отвечать. Слишком много в этом вопросе было действительно запретного, касающегося только его и никого больше.

Девушки, которые время от времени пересекали его жизненный путь и могли бы сделать его счастливым, эти девушки не задерживались. Бог их знает, почему... И хорошие девушки, он готов был и дальше общаться с ними. Но проходило время и как-то само собой получалось, что девушки эти исчезали. То он забывал позвонить, а потом звонок уже не имел смысла, то он задерживался в командировке, а вернувшись, обнаруживал, что его место занято, то вообще такой пустяк случался, что его и вспомнить было невозможно. Не было в Пафнутьеве блеска, игры, огня... Не звонил он среди ночи, не слал судорожных телеграмм из поездок, к цветам тоже относится без должного понимания их роли и значения.

Был ли он скуповатым? Нет, часто готов был отдать все по первой же просьбе. Но и тратить деньги мимоходом, не задумываясь... Тоже не умел. А напрасно. Часто именно денежные траты, легкие и обильные, производят на девушек самое неотразимое впечатление. Глупы, конечно, но что делать, такие уж они есть.

Может быть дело в том, что каждый раз знакомство получалось у него довольно своеобразным — попадались среди его девушек потерпевшие, пострадавшие, свидетельницы, была однажды и преступница, хотя ее лучше назвать правонарушительницей, как-то женственнее звучит. Как раз с ней-то у Пафнутьева и был самый долгий и трепетный роман, были и цветы, и пустые траты денег, и судорожные ночные звонки... Красивый был роман и все в нем Пафнутьеву запомнилось светлым и значительно-тревожным. Но как и всему на этом свете, роману тоже пришел конец — высокая девушка со светлыми волосами и голубыми глазами встретила человека из своего мира, человека блестящего, таинственно-недоступного... Ну что, и ушла. Правда, поступила порядочно — позвонила и ясно, толково объяснила свое решение.

— Ухожу я, Паша, — сказала она, помолчав. — Так уж вышло... Ты не имей на меня зуб, ладно?

— Зуб?! — взревел Пафнутьев. — Да у меня вся челюсть зудит и щелкает!

— Ну, вот видишь, как хорошо, — улыбнулась она. — Ты шутишь, значит, все в порядке. Прижмет — позвони. С тобой я изменю кому угодно.

— И ты звони, — сказал Пафнутьев упавшим голосом, — Когда прижмет. Я тоже изменю... Если будет кому.